У Мусада Арнаутриомами советчиком служит молчаливый рулевой. Мне кажется, умение держать язык за зубами — его самая сильная сторона, как судоводителя. Ему не нравится, что хозяин перестал с ним советоваться, безоговорочно соглашается со мной, но вида не показывает. Я ведь надолго не задержусь на судне, так что интриговать против меня смысла нет.
Глава 3
Мы вышли к Крымскому полуострову немного западнее мыса Меганом. Приметное место. Когда полуостров будет в составе Украины, здесь установят много ветряков, чтобы вырабатывали электроэнергию. Что-то у них не заладится, и часть ветряков перестанет работать. Местные жители порежут их на металлолом. А ветряки эти не дешевые. Помню, как-то возил на балкере винты из Канады в Европу. В трюме по одному винту, всего восемь, и больше никакого груза. Дешевку так не возят. Пока что на Меганоме ничего не построили, но растительности на нем уже нет. В будущем это будет одно из немногих мест в Крыму на берегу моря, где даже в курортный сезон туристы будут шляться редко.
— Ты смотри, не обманул меня! — искренне обрадовался Мусад Арнаутриомами, заметив этот приметный мыс.
Повод радоваться у него был — сэкономили не меньше суток.
Вечером того же дня мы были на рейде Каффы. Спускающийся к морю город показалась мне огромным амфитеатром, а гавань с разнокалиберными плавсредствами была сценой. Каффа принадлежит турецкому султану, как и остальные прибрежные города, кроме Гёзлёва (Евпатории), которым вместе со степной частью полуострова владеет крымский хан, и входит в Каффинский эйялет. Турки называют город Маленький Стамбул, или Крым-Стамбул, потому что большой и многолюдный, вроде бы второй по величине в Османской империи. В шестом веке Каффа была в упадке, небольшим поселением, где проживали оседлые аланы и скифы, а также тавры и греки. В тринадцатом здесь появились венецианцы, и город начал расти. Потом за дело взялись генуэзцы, построили цитадель и обнесли город крепостной стеной высотой метров тринадцать, сложенной из обработанного камня разного размера, некоторые очень большие, в сотни килограмм весом, и с многочисленными — несколько десятков — башнями самой разной формы, но с преобладанием трехъярусных прямоугольных высотой метров семнадцать. В двадцатом веке то, что останется от оборонительных сооружений, казалось мне намного ниже. Со стороны моря городская стена одинарная, а с трех остальных — двойная. Цитадель, или, как ее называют турки, Франкская (для них все западноевропейцы — франки), или Внутренняя крепость находится в восточной части города, и одна ее стена общая с городской прибрежной. В цитадели обитает руководство города. Христианам и иудеям жить там запрещено и заходить могут только с разрешения властей. На остальной огороженной территории, называемой Внешней крепостью, могут жить все, но, как обычно, дома там принадлежат только богатым. Со стороны суши город защищен сухим рвом метров десять шириной и метров семь глубиной, который служит еще и для стока в море помоев и дождевой воды. Возле восточного угла на скалистом холме располагается еще одна крепость, небольшая, но довольно крепкая. Раньше там была резиденция крымского хана, а теперь, как мне сказали, проживает только гарнизон с семьями. Западнее находится пригород Топраклык. Там живет в основном беднота, большая часть домов крыта дерном, а не красно-коричневой черепицей, как в городе. Защищают пригород две круглые башни: одна стоит на берегу моря, а вторая прикрывает с запада. За ней стоят кибитки бедных татар, у которых не хватает денег даже на дом в пригороде, и цыган, которые еще в предыдущую мою эпоху стали обязательной деталью пейзажа каждого пригорода. Возле города протекает мелководная речушка, точнее, широкий ручей, и несколько ручьев узких, из которых набирают питьевую воду. Говорят, ближе к морю вода в колодцах солоноватая, но чем дальше, тем лучше, поэтому поля, огороды и сады начинаются выше города и уходят в сторону Согдеи (Судака). Сады смотрятся очень красиво, потому что сейчас цветут яблони. Как мне рассказал Мусад Арнаутриомами, яблоки из Каффы отправляют в Стамбул самому султану и его двору. Купец возит их и в Александрию в подарок чиновникам. На полях выращивают в основном просо. По заверению грека, склонного к преувеличениям, урожай проса собирают сам-пятьдесят и даже сам-сто. Оно является главным продуктом питания у татар, особенно бедных. По его же словам, в городе и пригороде десять соборных мечетей и тридцать квартальных, которые и дают имена своим кварталам. Первые крыты свинцом, а последние, в зависимости от богатства квартала, свинцом или черепицей. Медь здесь то ли не в почете, то ли слишком дорога. Наверное, бывший мой медный рудник истощился. При пяти соборных мечетях располагаются медресе, где зубрят Коран и учатся еще чему-нибудь и как-нибудь. Есть в городе и две православные церкви, которые называются греческими, одна армянская и одна синагога. Что интересно, греками турки называют всех православных, кроме русских, потому что Московское царство не смогли завоевать.
Со стороны моря в городской стене девять ворот. Те двое, которые вели к молу, были высокими и широкими, двустворчатыми, оббитыми железом. Охраняли каждые по дюжине солдат. Остальные семь ворот поменьше, телега с трудом проедет, причем двое были закрыты. Для швартовки на моле были приделаны железные кольца толщиной в руку взрослого мужчины и диаметром с полметра — мальчишки свободно пролезали. Они поглядели на наше судно, обменялись пренебрежительными репликами и побежали на дальний от нас конец мола, где стоял уменьшенный вариант моей последней добычи в предыдущую эпоху.
Первым на судно прибыл таможенник — мужчина лет двадцати семи, но уже толще, чем Мусад Арнаутриомами. Он приехал на двуколке с большими колесами, запряженной одногорбым верблюдом, которой управлял худой старик в серой войлочной шапке с обвислыми полями, отчего напоминала колокол. На таможеннике были белая чалма с золотой заколкой в виде цветка, темно-красный шелковый халат, подпоясанный черным кушаком, темно-красные шаровары и плетеные кожаные темно-коричневые шлепанцы с немного загнутыми вверх носаками. Заглянув в пустой трюм, он подождал бакшиш (подарок) — мешочек с кофейными зернами, после чего сошел на берег. Если чиновнику ничего не давать, он разучится ходить. Громко сопя, таможенник с помощью старика-возницы забрался на сиденье двуколки, деревянное, на котором лежала большая коричневая кожаная подушка. Двуколка была без верха, но и ехать на ней предстояло не далеко. Здание таможни находилось сразу за воротами, метрах в двухстах от нас.
Еще две такие двуколки, запряженные верблюдами, стояли в тени у городской стены. Мусад Арнаутриомами помахал призывно рукой, и хозяин одной из них, обладатель такой же войлочной шляпы, похожей на колокол, быстро подъехал к нам.
— Поедешь со мной в баню, гяур? — спросил меня грек.
За время пересечения Черного моря я заверил его, что в Каффе мне делать нечего, мусульманином в ней становиться не буду, потерплю в неволе до Стамбула, но не дальше. После этого Мусад Арнаутриомами стал относиться ко мне с меньшей подозрительностью и большим радушием. Впрочем, у меня было предположение, что и то, и другое напускное.
— Конечно, поеду, — согласился я.
Заметил, что неряхи очень любят ходить в баню. Как грешники на исповедь по большим праздникам. При этом даже неряхи-мусульмане невысокого мнения о чистоплотности нерях-франков. На это у них есть веские причины. То, что я каждый вечер после того, как ложились в дрейф, и каждое утро перед тем, как поднимали паруса, купался в море, было для всех членов экипажа тартаны не менее удивительным, чем для голландцев и англичан в прошлую мою эпоху.
Мусад Арнаутриомами сторговался с возницей за два акче туда и обратно. Акче — это мелкая серебряная монета. Восемь акче равны одному дирхему. В Каффе ходили как турецкие, так и крымско-татарские акче. Крымский хан переплавлял чужие серебряные монеты и чеканил свои такого же веса, как турецкие, чтобы не было путаницы. От возницы сильно воняло кизяком, которым беднота отапливает свое жилье. Богатые покупают дрова. Лесов в горной части Крыма все еще много.
