Полковник кивнул, вспоминая, должно быть, окрестности монастыря. Но ясно было одно – лед был сломлен. В этот момент в комнату, браво щелкнув каблуками, вошел Маркетти.
– Разрешите обратиться к господину лейтенанту? – поедая глазами полковника, рявкнул сержант. Тот кивнул. – Ваше приказание выполнено: продовольствие доставлено, потерь нет.
– Собирайтесь в обратный путь, Маркетти. Забираем пленных. Раненых, если таковые есть, – на телегу, остальных привяжите за руки к борту.
– Слушаюсь, господин лейтенант! Разрешите идти?
Я поглядел на старшего по званию.
– Выполняйте! – скомандовал тот. – Да, кстати, приказ-то у вас есть? – вспомнил полковник.
– Его высочество сказал, что по столь незначительному поводу ему недосуг писать отдельные приказы. Если он станет по каждой мелочи пачкать бумагу чернилами, то ни на что другое у него не останется времени.
– Это верно, – усмехнулся барон.
– …Но если, как он сказал, у вас появятся сомнения, он просил напомнить, как вы несли караул в день его провозглашения вице-королем Италии.
– Надо же, – улыбнулся в усы старый вояка, – не забыл. Ладно, чего уж там, лейтенант, забирайте казаков, людей я вам дам. А все же голову берегите, если хотите вернуться в свой дом около монастыря кармелиток. Здесь с нею распрощаться – как чихнуть. Покуда суд да дело, немного передохните. Устали, поди, с дороги.
Обратный путь был недолг, всего-то версты полторы, не более. За это время Феличиано Бьяджи, сидевший на возу рядом с Маркетти, успел незаметно развязать веревки, удерживающие пленников у бортов повозки. А заодно и приподнять сено, демонстрируя спрятанные под ним заряженные пистоли. Когда с этим было покончено, я развернул коня и без лишних слов выстрелил в грудь ближайшего егеря. Не ожидавшие подвоха, те не успели даже толком схватиться за оружие. Не успел еще рассеяться пороховой дым от первого выстрела, как все французы лежали на земле.
– Одного следовало оставить, – покачал я головой, глядя на следы побоища. – Ладно, коли так, то уж так. Скоро здесь пройдет генерал Богарне, оставлю ему визитный билет. А теперь, – я обвел взглядом казаков, обшаривающих трупы и седельные сумки вражеских кавалеристов, – в седла – и уходим.
– Так мы того, сами по себе.
Я бросил взгляд на говорившего. Двух мнений быть не могло, передо мной стоял Деришапка, физиономия его была, как и прежде, довольно угрюма, и хотя глаза смотрели с вызовом, во всем облике чувствовалась какая-то опасность.
– На данный момент вы находитесь в моем отряде, действовать будете так, как я вам скажу.
– Так де ж тот отряд? – оскалился Деришапка. – Нас-то всяко поболе будет.
Я покачал головой и свистнул в два пальца. Из леса без спешки начали выезжать гусары Чуева.
– Ишь ты! – Сотник помрачнел. – Запасливый. Ладно. – Он бросил на телегу пистолет и раздобытую у кого-то из егерей саблю. – Твоя взяла. Рубай казачью голову.
– Господин сотник, – я нахмурился, с трудом сдерживая желание если не рубануть по бычьей шее освобожденного пленника, то хотя бы свернуть ему скулу набок, – вы, должно быть, полагаете, что я тут намерен учинить самосуд? Лишить вас жизни?
– Да кто ж о князе Трубецком-то не слыхал? Проще у голодного волка кость отобрать, чем с вами о милосердии рядиться.
– Это правда, и я вам ничего не спущу. Однако же до конца войны и ваша, и моя жизни нужны Отечеству. Так что сражайтесь достойно и, быть может, умрете со славой. А теперь извольте прекратить молоть чушь и следуйте за мной.
Трехчасовая безостановочная скачка – хорошее средство отбить желание возможного преследователя пытаться настичь ускользающую добычу. Тем более когда леса наводнены всякого рода недругами, будь то казаки, регулярные партизанские отряды или же вот такие сбившиеся в шайки крестьяне, ищущие, как бы половчее супостату кровь пустить да самому целым остаться. И лес для того – место наилучшее. Однако при всем при этом о безопасности следует заботиться так, будто противник свеж и полон сил и марш по неприютному стылому лесу для него все равно что прогулка по Булонскому парку. Мало ли кто попадется, закусит какой-нибудь вояка удила, ухватится за след и, стоит расслабиться, обрушится как снег на голову.
Я повернулся к ротмистру:
– А что, Алексей Платонович, засаду позади нас выставили?
– Обижаете, Сергей Петрович, понятное дело, выставили. В случае, если кто увяжется, приказал шуметь погромче и, шумнув, отходить. Да только чтоб не за нами, а стороной, чтоб противник спокойно идти не мог, поопасался удара во фланг и тыл.
– Это правильно, – кивнул я, невольно радуясь преображению лихого рубаки в квалифицированного партизанского вожака. – А что обоз?
– Отправил уже. Как от моста Афанасий вернулся, так его с людьми к новому месту расквартирования и отправил. И управляющему в Татиново все, как было договорено, оставил – и ружей, и пороха, и пуль вдосталь.
– Правильно, правильно, – вновь кивнул я, с удивлением ощущая, как тяжелеют веки и глаза закрываются сами собой.
– Эй, эй! Сергей Петрович! – вдруг переполошился Чуев. – Да ты, никак, с коня валишься!
– Я? Нет. – Мне показалось, что голос звучит сквозь мешок с шерстью.
– Да как же ж нет?! – встревожился ротмистр. – Когда вон тебя болтает, точно куль с мукой!
– Так, почитай, две ночи без сна, вот и сморило.
– Ну-ка, ну-ка. – Чуев приложил ладонь к моему лбу. – Э-э-э, братец, да у тебя жар.
– Вот еще! – начал было я, но будто тугая пружина, дотоле сжимаемая единственно силой воли, вдруг распрямилась. Я почувствовал внезапную слабость во всем теле. Попытался было отмахнуться, ерунда, мол, но лишь опустился, чуть не упал, в последний момент хватаясь за конскую шею.
В себя я пришел, уже лежа в постели. Балдахин над кроватью, обшитый кружевами и массивными кистями, наводил на мысль, что я в какой-то усадьбе. Уж точно в крестьянской избе этакие галантерейные красоты никто бы разводить не стал.
– Очнулся? – раздался рядом с моим ложем звонкий голос Акакия Колотяги, или попросту Кашки, добровольно взявшего на себя обязанности сиделки. – Ваше сиятельство, вы лежите, лежите! Ваше дело сейчас тюфяки продавливать.
– Долго я так… продавливаю?
– Да всего ничего. Почитай, к полудню вас сюда привезли, а теперь вот едва вечерня закончилась. Но мы тут с господином Ротбауэром схлестнулись маленько. Он кричит, мол, надо кровь пустить, чтоб вся дурная напрочь вышла. А я ему: да ни в жисть, что ж это за лечение такое, из живого человека кровь лить! Не для того ее Господь в жилах запечатал, чтоб этак понапрасну ее проливать! – Он поднес мне глиняную чашу, над которой еще поднимался легкий пар. – Нате, испейте, тут немного. Это отвар мать-и-мачехи, очень от такой хвори помогает. Меня бабка Матрена учила, а она на всю округу первейшей знахаркой слыла. Я вам перед сном еще заварю, а покуда будете чай из шиповника пить. Он и грудь успокаивает, и сил добавляет. И вообще теплое питье вам сейчас – первое дело. Тут из деревни еще обещали меда доставить, так с медом такой чай вообще на ноги вас поставит, и недели, почитай, не пройдет.
