– Портос, все эти поединки бессмысленны и даже вредны. Во всяком случае, по большей части.
– Но разве зашита чести не является главным делом любого дворянина? – спросил я, пораженный его замечанием.
– Главное дело дворянина, – возразил Атос, – беззаветное служение сюзерену. Мы же проливаем свою кровь, превозносим собственное удальство и ловкость, в то время как гордиться следовало бы, лишь рискуя жизнью во имя короля и Франции.
– Вы, стало быть, одобряете эдикты, которые издает кардинал? – Я не верил собственным ушам.
– Конечно, – ответил мой друг невозмутимо. – Его высокопреосвященство действует исключительно во благо Франции.
– То есть вы предлагаете мне не реагировать на оскорбления? Не принимать вызовы? – изумился я.
– Разумеется, следует реагировать. – Атос нахмурился. – Иначе вас сочтут трусом. Нет, друг мой, вы должны отвечать на оскорбление, должны принимать вызов. Но вы не должны гордиться победой в подобных стычках. Его величество находит удовольствие в том, что его мушкетеры или гвардейцы одерживают верх над мушкетерами его высокопреосвященства. А кардинал с тем же удовольствием наблюдает, как его телохранители побеждают воинов короля. Кто я такой, чтобы оценивать действия властителей? Но, согласитесь, пролить кровь врага на войне – это одно, а пролить кровь такого же француза на дуэли – совсем другое. Нам частенько приходится так поступать, но я не вижу повода для гордости и бахвальства.
Я запомнил речь Атоса почти дословно, потому что он крайне редко выражался столь пространно. Как правило, своей лаконичностью мой друг превосходил древних ораторов.
Словом, как я уже сказал, Атос восхищал меня благородством и глубиной своих суждений, он представлялся мне полубогом.
Наверное, я мог бы считать тогдашнюю свою жизнь безмятежной. Но кое-что мешало мне быть счастливым по-настояшему. Моя самоуверенность и наивная самовлюбленность сочетались с внутренней неуверенностью. Разумеется, это было связано с прошлым. Время от времени я вспоминал о том, что поклялся отыскать убийцу отца и отомстить ему. От этого я чувствовал себя неуютно и, стараясь уйти от прошлого, погружался в стихию бурной парижской жизни. Но чтобы даже при этом память о долге перед отцом сохранялась, я продолжал таскать во внутреннем кармане камзола его письмо, изрядно потершееся по краям. Нет, я так и не решился отправиться на розыски загадочного Исаака Лакедема. Но записка, адресованная этому человеку, постоянно находилась при мне.
Следует отметить, что одна сторона жизни парижской молодежи вызывала у меня некоторое смущение и в то же время жгучий интерес, простительный в моем возрасте: любовные похождения товарищей по службе. Не то чтобы я порицал их за интрижки, напротив – я бы и сам не прочь был завести возлюбленную. Воображение частенько рисовало мне знатных красавиц, бросавших благосклонные взоры на статного молодого гвардейца. Но до поры до времени соблазнительные картины так и оставались плодом воображения – знатные дамы, которых мне доводилось видеть во время несения караула в Лувре, не обращали на меня никакого внимания; что же до их служанок, то я испытывал непреодолимое смущение в присутствии этих озорных и насмешливых девиц. Продажная любовь меня тоже не привлекала. Так что оставалось лишь мечтать, да к тому же скрывать мечты от своих новых друзей, особенно от убежденного женоненавистника Атоса.
Однажды вечером, в первых числах сентября, сменившись после караула, я возвращался домой. Задумавшись, я и сам не заметил, как оказался на Новом мосту, недалеко от того места, где совсем недолго снимал комнату по приезде в Париж. Уже наступила ночь, первая ночь полнолуния. Сияние лунного диска заливало Сену желтым светом, превращая окрестности в подобие подземного мира. То ли и в самом деле живописные трущобы, выходившие на набережную, походили на созданный адским архитектором чудовищный город Дит, то ли действительность была менее пугающей, и все страхи рождались лишь моим воображением, распаленным неудачами и бесплодным ожиданием. Так или иначе, я взошел на мост и остановился точнехонько посередине, глядя в черную глубину. Плеск воды, казалось, влек меня прыгнуть и укрыться там, на речном дне. С содроганием я представил себе, сколько несчастных, которые свели счеты с жизнью или стали жертвами ночных грабителей, избавившихся от тел таким способом, покоится там. Одна лишь мысль о том, что после смерти я окажусь в таком обществе, мгновенно излечила меня от слабой тяги к самоубийству – если только она и правда зародилась в моем сознании.
Внезапно я услыхал слабый крик на берегу. Поглядев в ту сторону, откуда он донесся, я увидел фигуру женщины, бежавшей вдоль реки, которую преследовали два темных силуэта. Я бросился к ним навстречу. Уже через мгновение стало понятно, что два явных разбойника (таких немало было в окрестностях Нового моста) преследовали женщину. Сердце мое забилось – не от бега, разумеется, но от предчувствия рыцарского приключения. В молодости каждый мечтает о чем-то подобном.
– Не бойтесь, сударыня! – воскликнул я, преграждая дорогу преследователям. К большому моему разочарованию, те даже не сделали попытки сопротивляться и продемонстрировали куда больше прыти в спешном отступлении, чем ранее – в атаке.
Спасенная девушка тем не менее не спешила меня благодарить. И то сказать – внезапно выскочивший из темноты вооруженный человек мог оказаться опаснее прежних грабителей. Я тут же отступил на шаг, сорвал с головы шляпу и отвесил самый учтивый поклон, на который был способен.
– Надеюсь, вы позволите проводить вас? – произнес я после этого. – Время позднее, а места здешние небезопасны, как вы уже могли это заметить.
Незнакомка короткое время колебалась. Но видимо, я имел вид человека, заслуживающего доверия, поскольку она кивнула и опустила шаль, которой до того прикрывала лицо.
Как я уже говорил, ночь была очень светлой. Взглянув на спасенную, я испытал разочарование. Бедняжка оказалась очень молода – лет семнадцати, не более, – но при этом, увы, некрасива. Не то чтобы черты ее лица отталкивали, но внешность ее была далека от идеала, который я создал в своем воображении. Ни белокурых локонов, ни безукоризненной линии носа, ни алых пухлых губ. Даже при свете луны можно было заметить, что незнакомка смугла, волосы ее темны, может быть, черны, нос длинноват, а глаза слишком глубоки, чтобы можно было оценить их блеск. Ее внешность вполне описывалась словом «невзрачная».
– Благодарю вас, сударь, – сказала она, и мое впечатление несколько улучшилось – голос бедной девушки оказался очень красив и звучен. Такой голос должен был бы принадлежать сказочной красавице. Но природа распорядилась иначе и, видимо, в утешение даровала ей выразительный и глубокий голос. – Благодарю вас, я охотно воспользуюсь вашей любезностью. Живу я недалеко.
