Время было как раз обеденное, поэтому увидеть чем-то сильно озабоченного герра Шлоссера, с удивлением взглянувшего в сторону Марты, было не самым обычным делом. Заместитель ректора школы целенаправленно двинулся в их сторону, заставив подруг недоуменно переглянуться.
— Фрау Шульц, — обратился герр Шлоссер к старосте. — Не представите ли мне вашу подругу?
— Конечно, герр Шлоссер, — кивнула Моника. — Это фрау Кох, Марта, из моего класса.
— Марта, вы позволите вас так называть? — поинтересовался мужчина.
— Конечно, — согласно кивнула девушка, на лице которой не отразилось ничего.
— Скажите, вы действительно потеряли эмоции? — спросил герр Шлоссер.
— Да, — ровным голосом ответила Марта. — Это пройдет, но… потом.
— В автомобильной катастрофе пострадали двое детей, — начал рассказывать заместитель ректора. — Некоторое время они, видимо, находились на Грани, или даже за ней. Мы предполагаем, что они могли увидеть другую жизнь, в которой побывали в немецком концентрационном лагере. Дети точно голодали, они боятся немцев, говорят на своем языке между собой и не верят нам.
— Их двое? — поинтересовалась Надя. — Мальчик и девочка, при этом мальчик готов на все ради нее? Им постоянно холодно? Они берегут хлеб?
— Именно так, — кивнул герр Шлоссер. — Убежали с завтрака, услышав шутки и смех ваших товарищей по классу, не вышли на обед…
— Страшно им, — вздохнула Надя, боясь поверить в то, что нашла младших. — Но к ним в комнату лезть нельзя — это их единственная крепость.
— Что же тогда делать? — поинтересовался заместитель ректора.
— Покажите их комнату, пожалуйста, — попросила девушка, уже понимая, что будет делать.
Герр Шлоссер видел, что фрау Кох явно понимает, о чем речь, поэтому решил довериться ее мнению. А девушка думала о том, что найти младших сейчас было бы очень здорово — пока они не успели себя накрутить, да и не сделали себе плохо самой сутью страха. У нее самой страх немца притупился за это время, с помощью родителей она сумела разделить немцем на «тех» и «этих», поэтому не реагировала так, как, скорей всего, реагировали «младшие».
— Вы что-то поняли? — поинтересовался подошедший к ним герр Келлер.
— Если это те, о ком я думаю… — голос девушки прервался. — То они не из лагеря, но вам от этого не легче.
— Что вы имеете в виду? — переглянувшись с Уве спросил герр Шлоссер.
И тогда заговорила Надя. Нет, не Марта, а именно Надежда Самойлова. Ее спокойный, безо всяких эмоций голос, был просто страшен. Девушка говорила о падавших на город бомбах, как о чем-то обыденном, привычном, о голоде, о норме на хлеб, о трупах, лежавших на улицах. Она рассказывала, как пикирует самолет с черными крестами на крыльях, топя беззащитных детей, как плачут, сходя с ума матери, чьи дети умерли от голода, как скрипят по льду саночки.
Спокойно, никуда не торопясь, Надя рассказывала… О Грише и Маше… О том, как двое детей держались друг за друга и… за нее. Как умерла мама. О том, как прошло «смертное время» и как наступила весна. Она говорила, а Моника просто рыдала, не в силах осознать рассказанного подругой.
Герр Шлоссер понимал, что ситуация может быть намного тяжелее. И еще — эта девушка, старшеклассница, она видела все это своими глазами. Это она шла на завод, скользя на льду, поддерживая своих «младших». Это она пряталась от бомб. Это она хоронила маму. Как могла фрау Кох после всего даже просто разговаривать с немцами? Герр Шлоссер не понимал, чувствуя желание склониться перед этой героической девушкой, прошедшей настоящий ад.
И тут они, наконец, дошли до двери в комнату детей.
[1] Ольга Берггольц «Ленинградская поэма»
— В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам[1].
Услышав эти слова, донесшиеся из-за двери, Гриша вскочил. Мало того, что говорили по-русски, но эти строки он узнал, поэтому, схватив Машу за руку, буквально прыгнул к двери, отпирая ее. Девочка совершенно не сопротивлялась, она была ошарашена.
За дверью обнаружились двое мужчин и две девушки. Одна плакала, а вторая была совершенно спокойно, но смотрела так знакомо, что Маша в первый момент даже задохнулась от неожиданности. А Гриша вдруг понял, неосознанно вначале потянувшись к этой, внешне незнакомой девушке.
— Надя! — воскликнул он по-русски. — Надя, это ты? Ты нашлась, Надя?
— Младшие… — прошептала Марта. — Мои хорошие…
Сорвавшись с места, Надя принялась обнимать своих изменившихся внешне, но оставшихся такими же внутри, младших. Прижав к себе детей, она будто укрывала их от всего света, как и в далеком грозном году. Герр Шлоссер потянул за рукав коллегу и мужчины тихо удалились, а Моника во все глаза смотрела на обнимающихся троих, слыша их речь на незнакомом языке.
— Надя! Наденька! Живая… — Маша обнимала присевшую на корточки девушку, за малым не придушивая ее.
— Младшие, родные мои, — шептала Надя, торопливо зацеловывая лица ребят. — Живые, живые, мои хорошие… Живые…
— Главное, что ты жива, Наденька… — ответил ей Гришка.
— Видишь, Моника, — обернувшись на подругу, проговорила по-немецки Марта. — Живы мои младшие! Живы, родные мои!
И хотя эмоций в ее голосе не было, слова были пронизаны такой лаской и силой, что фрау Шульц снова расплакалась. Девушка просто не могла себе представить ранее такой силы и чистоты чувств, пусть даже подруга утратила эмоции. На современную девушку будто дохнула леденящим холодом совсем другая эпоха.
— Сейчас идем кушать, — строго произнесла Надя, когда они наобнимались.
— Хорошо, Надя, — послушно кивнула Маша. Привычка доверять никуда не делась.
— Договорились, — ответил Гриша, — только…
— Для вас тут ничего опасного нет, — объяснила им девушка, беря обоих за руки, передав при этом сверток Грише. — Ни опасного, ни тревожного, никто не отравит.
— Ура! — губы Маши дрогнули, совсем как и у самой Нади.
Разумеется, Марта… или Надя отлично понимала страхи своих младших. Но их нужно было покормить, потому что кормиться только хлебом неправильно. Гриша принял сверток, но не спросил ничего — раз Надя дала что-то, значит, так нужно. Маша же забеспокоилась — заговорили об еде. Беспокоилась девочка вполне привычно, что Надя отметила, на мгновенье прижав Машеньку к себе.
И все же младшим было трудно. Очень трудно заходить в столовую, полную немцев. Сейчас совершенно не важен был факт того, что за столиками сидели подростки, да и почти взрослые — они были немцами. Теми самыми, кто держал город в огненном кольце, кто хотел поставить на колени и убить каждого из них. Это были немцы! «Сколько раз увидишь его, столько раз его и
