А коров еще и доить. И навоз чистить.
– Зачем им так много хозяйства?
– Они же помогают моей старшей сестре, – сказала я.
– А сестра родителям помогает?
– Сейчас нет, у нее неприятности в семье, муж в запой ушел. Она занимается воспитанием мужа.
Колодный еще немного побеседовал со мной, затем велел написать подробную объяснительную и принести ему завтра утром. Он сличит с письмом, затем будет создана комиссия, которая займется расследованием ситуации.
– А кто в комиссии будет? – спросила я, впрочем, даже не ожидая, что он мне даст ответ.
Однако он ответил (но лучше бы промолчал):
– Товарищ Иванов, товарищ Герих и я.
Я мысленно чертыхнулась. На объективное расследование я теперь не рассчитывала.
– И постарайтесь хорошо подготовиться, – напоследок сказал Колодный, после расследования будет партсобрание. Вопрос на контроле в горисполкоме.
На этом разговор был закончен.
Я устало откинулась на спинку кресла. Гудок проревел часа три тому назад, а я всё сидела, писала, формулировала, зачёркивала, переписывала, опять зачёркивала. И так бесконечно, по кругу.
Возле меня, у переполненной мусорной корзины, уже собралась горка мятой и рваной бумаги. А я всё никак не могла подобрать правильные слова.
Ну не знаю я, что мне писать! И как!
Объективно мать права, что пытается заставить общество принудительно вернуть блудную дочь в семью. Семья должна быть вся вместе. Но с другой стороны – разве же у нас крепостное право? Даже если откинуть то, что лично мне эти люди физически и духовно чужие, то с какой стати, я должна остаток жизни батрачить на посторонних людей, которые решили за мой счет повысить благосостояние своей старшей дочери?
Хочу я на это жизнь потратить?
Однозначно – нет.
Я перечитала строчки и, чертыхнувшись, что неубедительно, порвала листок и зашвырнула в мусорную корзину.
Трижды вдохнув воздух через стиснутые зубы, я волевым усилием заставила себя успокоиться и приступила к написанию объяснительной в миллион-тысячный раз.
Так, однозначно нельзя писать, какая Лидочкина мать меркантильный тиран и деспот на самом деле. Люди не поймут. Решат, что это я такая испорченная и быстренько меня осудят. Но и уступать тоже никак нельзя. А то на голову вылезут. Чем бы вся эта история не закончилась на работе, а возвращаться в Красный Маяк и общаться с этими людьми я больше не желаю.
Не знаю, что бы сказала мне настоящая Лидочка, но они мне – абсолютно чужие люди и изображать родственные отношения, чувствуя только раздражение, меня надолго не хватит.
Римма Марковна и Светка – моя семья. Они этому телу по крови чужие, но мне с ними легко и приятно. Даже постоянные интриги Риммы Марковны о том, как бы меня выдать замуж или хотя бы побольше накормить, выглядели сейчас невинно и мило.
Я вздохнула.
В точках бифуркации, которые частенько любит преподносить злодейка-судьба самое главное – изгнать страх. Потому что именно боязнь того, что потом будет, парализует все адекватные мысли и заставляет принимать неэффективные и часто вредоносные решения.
Поэтому, первое, что нужно делать в такой ситуации – это понять, чем всё может обернуться по самому плохому сценарию.
Итак, самое плохое, что может случиться, это когда меня сочтут во всем виновной (а Иванов и Герих вполне могут все устроить по самому худшему варианту, тут и гадать не приходится), исключат из Партии и уволят с работы (расстреливать они же меня из-за такой ерунды не станут, ха-ха).
И что я буду делать в этом случае?
Да ничего. Работу управленца я уже вряд ли найду, особенно с такой плохой характеристикой, но вот я вполне могу уехать в другое место и выбрать себе работу по вкусу и жить так, как хочу я, без всяких надоедливых родственников и огородов.
Ну а что?! Поеду в Кисловодск, к примеру, устроюсь там рабочим-озеленителем в какой-то санаторий, буду работать на свежем целебном воздухе, пить полезный нарзан и проживу до ста лет.
И Римма Марковна со Светкой поедут со мной. А квартиры поменяем. Барахло – дело наживное. Не пропадем!
От облегчения и осознания этой простой мысли я аж рассмеялась.
Ну вот, ничего такого уж прямо страшного нету.
А ведь Советский союз огромный – и мой выбор широкий.
И теперь хороший вариант, это если они примут мою сторону, формально поругают меня и на этом всё. Тогда я вполне законно смогу порвать с «родней», мол, я обиделась, раз вы такие. При этом я останусь здесь, буду потихоньку собираться в Москву.
Так что не всё так уж и плохо.
И тут зазвонил телефон. Недоумевая, кто же звонит так поздно, я подняла трубку:
– Лида! Лида! – закричала в трубку Римма Марковна (она всегда кричала, хоть треска сейчас и не было), – срочно иди домой! Срочно!
– Что случилось?
– Тут твои из деревни приехали!
Домой я домчалась, со скоростью торпеды.
Меня аж колотило от злости – совсем лидочкина мамашка обнаглела – мало того, что во все инстанции понаписывала кляузы (и ведь какая же дура, у «дочери» нынче должность какая и зарплата хорошая, а если уволят – будет на какой-нибудь овощебазе за три копейки гнилой чеснок для колбасы перебирать, и не видать той же Шурке обеспеченной старости). Совсем дебет с кредитом не сводит, великий стратег из Красного Маяка!
Я так торопилась, что от нервной суеты чуть не вписалась в чью-то машину, и лишь могучим усилием вырулила на свою дорогу. За спиной раздалось гневное бибиканье. Не обращая внимания, я въехала в наш двор, резко остановилась и еще несколько минут сидела, уткнувшись горячим лбом в руль. Сердце стучало где-то в горле, руки дрожали – меня накрыл адреналиновый отходняк.
Немного продышавшись, я ворвалась в квартиру, вся решительная и неумолимая, словно громовержец Зевс перед селянками. Но стоило мне увидеть гостей, как вся заготовленная обличительная речь сразу вылетела из головы.
На кухне сидели… тетя Зина и дядя Толя. И спокойно, по-хозяйски, пили чай. Риммы Марковны, как ни странно, в квартире не было.
Увидев меня, тётя Зина отставила чашку и слегка фальшиво заулыбалась:
– Аааа! Лида! Ну, здравствуй, племяха!
Дядя Толя проворчал что-то нечленораздельное, что, очевидно, символизировало слово «здравствуй».
Я тоже пробормотала слова приветствия, недоуменно прислушиваясь к тишине в квартире. Странно, в коридоре я заметила только одни чужие женские туфли и одни мужские. Значит, родители Лидочки не приехали.
– Вы одни? – на всякий случай спросила я.
– Ага, решили вот заехать, – сверкнула железным зубом тётя Зина и принялась аккуратно намазывать на
