Чертыхаясь, я умылась, переоделась и наскоро переплела потуже косу. Как смогла, не глядя. За этим занятием и застала меня мышка Мила, что проскользнула в дверь неслышно и замерла на пороге, испугавшись, наверное, своей смелости. Кудряхи старательно приглажены, щёчки розовые. Платье серенькое, неприметное.
— Не бойся, я не кусаюсь.
Мила вспыхнула сильнее и помотала головой.
— Т-тяпка…
— Да зайдём мы к этой обжоре, не переживай. Ей в саду хорошо, нравится. Царица: всё ей одной, представляешь?
Мила смотрела недоумённо.
— Ну… властительница, госпожа она. Царица по-нашему.
Мила застенчиво улыбнулась и кивнула: поняла, мол.
— Пошли, а то эти двое сожрут нас. Или уйдут сами.
Так мы и появились в комнате с камином — рука об руку, как две неразлучные подружки. Естественно, Геллан и Иранна уже нас ожидали.
Никто не возразил против похода в сад. Геллан отправился в конюшню за лошадьми, а мы пошли Тяпку проведать. Как и ожидалось, она балдела. Мимеи разрослись ещё больше, стали гуще и толще, налились голубизной, белый цвет почти исчез, мелькал лишь изредка на концах завитушек и узких толстых листьев. Потрясающее зрелище!
— Воды животному никто не оставил, — недовольно пробурчала Иранна. — Вон, плошку, из которой семена поливали, досуха вылизала.
Мы налили чистой воды, Тяпка тут же присосалась, пофыркивая от удовольствия. Она балдела, подставляла уши, позволяла себя гладить и вообще вела себя так, словно всю жизнь жила среди людей. Мимеи колыхались и пели звонкую песенку — оду радости. Не удержавшись, я им подпела, отчего мимеи полезли ко мне целоваться.
— Ты их слышишь. — Иранна смотрела внимательно и будто нутро выворачивала.
— Да. А ты? — я вызывающе задрала нос, пытаясь избавиться от ощущений, которые вызывал во мне этот пристальный взгляд.
— А я нет. — муйба наконец отвела глаза.
— И я… н-н-нет. — прошептала Мила.
Она смотрела на меня, как на божество. Тьфу, ты…
Напоследок мы ещё потрепали Тяпку, мимеи с наслаждением облизали наши руки.
— Сдается мне, скоро будет сюрприз, — пробормотала Иранна под нос, словно разговаривала сама с собой.
Что она имела в виду, я допытываться не стала. Во дворе нас ждал Геллан. Белоснежный Савр заливисто заржал, приветствуя меня. Рядом била копытцем прехорошенькая маленькая пятнистая лошадка и серое чудовище, похожее на осла.
— С-с-софка, — представила Мила лошадку и погладила её по тёплой морде.
— А это Прынь — великий упрямец и ворчун, но я не променяю его даже на небесного лоборога.
— Осёл, — сказала я и уточнила:
— У нас их называют ослами. Ну… очень похож, по крайней мере.
— Ну да. Осло — так зовут их и здесь.
Короче, Мила легко на Софку вспорхнула: лошадка вежливо опустилась на колени и подставила пятнистую спинку в седле. Иранна воссела на Прыня и двинула чудовище пятками в бока, а меня подобрал Геллан, как самую никакую наездницу. Оно и правильно: впервые на лошади я ехала вчера ночью, да и то задом наперед. Сегодня Геллан посадил меня как положено, только джинсы мои остались где-то там, в разгромленной комнате, поэтому пристроили меня боком, как средневековую девицу какую-то умыкнутую. Радовало, что Мила едет так же. И только Иранне завидовалось со страшной силой: её широкая, многосборчатая юбка позволяла ей сесть, как положено наезднику.
Вот так к воротам до небес и подъехали: мы с Гелланом первые, за нами — Мила, рядом с ней — пёсоглавы, а позади — Иранна.
Корявая стена напоминала тёмную кору столетнего дерева: морщинистая, неровная, с углублениями и вертикальными выпуклостями. Где вход, где выход — фиг поймёшь. Не было рабов, ворота отмыкающих.
— Выход! — гаркнул Геллан. Видать, привычка: не так давно он рассказывал, что совсем не обязательно воздух сотрясать, чтобы двери открывались.
Не знаю, что там срабатывает, но неожиданно образовалась приличная такая дыра. Как будто кто-то гигантскую сигарету поднёс и расплавил стену, как полиэтилен. По-другому и не объяснишь, наверное…
Савр бодро перешагнул порог зияющей дыры и… уж не знаю, как я не завизжала-то… Геллан почувствовал мой рывок и покрепче прижал к себе.
— Не бойся. Мы идём по тропе и никуда не свалимся. Но пока лучше вниз не смотри.
Какой там «низ»! Я вообще глаза зажмурила посильнее! Мы по воздуху — ПО ВОЗДУХУ шагали, как Иисус по воде! Предупреждать же надо, подготавливать! Я ж чуть не обосс… (ну, вы поняли) от неожиданности!
По-моему, он пытался не заржать, рыцарь золотоволосый, чурбан кожаный. Я вдохнула, выдохнула и открыла один глаз. Так, не поднимая ресниц, слегка. Рядом плыли облака, руку протяни — пощупать, наверное, можно… Любопытство взяло верх над страхом, я покрепче вцепилась в кожаный жилет Геллана и открыла глаза.
Мама дорогая! Вообще не понимаю, как можно передвигаться и по какой, на фиг, дороге? Под ногами — пустота вперемешку с облаками. Кое-где, в разрывах, далеко-далеко — видать, земля… Всё равно что из космоса смотреть.
— Одно радует, — буркнула я, — пугливая Мила, кажется, совершенно не боится кататься туда-сюда по воздуху, не хлопается в обморок, а то б костей не сосчитали вдруг чего…
Наконец-то он засмеялся. Громко, на весь голос. Грудь под кожаным жилетом приятно вибрировала и я, успокоившись, прислушивалась к этим радостным звукам.
Чуть позже я осмелела, крутила головой, пытаясь рассмотреть получше небесный путь.
Как вам сказать?.. Остро вдруг почувствовала, какой здесь чистый воздух. Прохладный такой, с привкусом мятной горечи. Растекался по лёгким и бил в башку, как шампанское, щекотал пузыриками где-то внутри, и казалось, я такая лёгкая-лёгкая… Раскину руки — и полечу, ей-богу.
Но руки раскидывать в стороны я не стала, хватило ума держаться за надежного Геллана, зато облаками налюбовалась всласть: они то клубились, то вытягивались в перья, двигались, дышали, менялись, открывая то тут, то там окна в далёкий-далёкий мир, где жила своей жизнью земля.
Где-то сбоку белели остроносые горы, разноцветными пятнами кучковались деревья… Не хватало чёткости и близости, чтобы рассмотреть всё подробно, но так даже лучше: удивительный мир плыл и притягивал, завораживал красотой, чистотой, какой-то искренностью. Ему не надо было лгать, казаться лучше, выпячивать достоинства и скрывать недостатки. Он подкупал первозданностью, широким размахом, палитрой красок, сочностью… Простой и в то же время сложный, как часовой механизм: винтики, колёсики, пружинки — ничего не понятно, но они между собою ладят, соприкасаются, движутся — и часики тикают, отсчитывая секунды, минуты, часы, года, столетия… Тик-так… Тик-так… Тик-так… Как сердце в груди, как пульс на запястье…
