– Учти, Наталья, – пригрозила я напоследок, – ежели что без моего ведома совершишь тут, твой Левенвольде ненаглядный враз головы лишиться. Будешь докладывать мне обо всем еженедельно секретным шифром, а императрицу беречь, как мать родную…
Когда наш кортеж, наконец, тронулся по Московскому тракту, я откинулась на подушки кареты и прослезилась от облегчения и радости. Свобода!
Глава восьмая. Москва златоглавая
Москва встретила нас колокольным звоном и буйным цветением сирени. Я волновалась в дороге, как девушка перед первым свиданием: все-таки возвращалась в родной город, который была вынуждена так внезапно и странно покинуть. Конечно, мой дом еще не построен, да и район, который в мое время считался практически центральным сейчас, скорее всего, глушь лесная с редкими деревеньками. Или нет?
В бывшей-будущей жизни я читала, что слово Пресня – видоизменение слова «приездня». В Москву, в годы правления князей, приезжали гости из Новгорода, Смоленска, немцы и свейские, т. е. шведские, люди. Им не давали места для стоянки до тех пор, пока не обусловливалось, как и где им остановиться гостевать. Без разрешения духовенства и княжеского чужестранцы и иногородние не въезжали в Москву. Для приезжих гостей была съездная Приездная слобода Здесь спрашивали у заезжающего гостя зачем, с какой целью он прибыл. Затем с большим трудом гость попадал на встречу к Московскому Великому князю и получал либо разрешение, либо отказ на пребывание в Москве.
Впоследствии, уже при Петре I, приездная была отдана на жительство грузинским царственным особам, бежавшим от войн и распрей с Кавказа. Центральная улица в районе – Красная Пресня, преобразованная за многие века из части древней Волоцкой дороги, ведущей к одному из шести стариннейших московских поселений – Кудрину. Я приказала въехать в Москву именно через этот район, а не по Тверскому такту, как было принято.
Супруг мой удивился, конечно, но просьбу уважил. Так что я воочию увидела – не лесную чащу, а множество деревенек, живописно раскинувшихся по берегам речки и четырех прудов, вырытых еще в прошлом веке. Красотища – неописуемая, даже уродливо-помпезный дом в селе Грузины не портил общего вида. Впрочем, это вполне можно было поправить.
– А вот тут, сударь мой, хорошо бы выстроить летний дворец, – сообщила я супругу. – Измайловский-то всем хорош, да боюсь, пока мы оттуда тараканов да клопов повыведем, у нас уже и внуки появятся.
– Как прикажете, сударыня, – галантно поклонился мой супруг. – Препятствий к сему особых не вижу, большая часть земель тут принадлежит Нарышкиным, да Салтыковым…
– Родственникам, значит, – усмехнулась я. – Будем договариваться по-родственному.
– Сударыня, да вам стоит только пожелать, вам все в дар поднесут и за счастье великое почитать будут. Тут речка такая чистая, что за водой из Москвы приезжают…
– Какая речка? – неподдельно изумилась я. – Москва-река?
– Да нет же, Пресня. Речушка маленькая, а вода в ней – чистый хрусталь.
Ну да, могла бы и сама сообразить, что Горбатый мост, который в мое еще не наступившее время стал просто декоративным сооружением, раньше был через что-то перекинут.
– А вот и Вознесенский храм, царицей Натальей Кирилловной построенный…
Н-да, практически ничего общего с тем, в котором венчался Пушкин. Наверное, был перестроен в будущем, причем неоднократно. И ни единого знакомого дома рядом, даже бульваров, похоже, еще нет. А ведь отсюда до Кремля – рукой подать, домишки-то по сторонам улицы небедные стоят. И монастырь какой-то по правую руку… не помню я ничего похожего, хотя на этом самом месте в скверике частенько сиживала после занятий в университете. Блин, и университета еще не построили!
– Что это за монастырь, сударь? – осведомилась я.
– Никитский женский, сударыня, дедом царя Михаила Федоровича, боярином Никитой Романовичем основанный при церкви великомученика Никиты.
Двойку вам, сударыня, за знание истории родного города! Хотя, как ее изучать, эту историю-то, если все десять раз сносилось под корень или в пожарах гибло. В Санкт-Петербурге, небось, как что построят – так уж точно на века. Нет, прекращу я в Москве это безобразие, сохраню все, что только можно. Кому, скажите на милость, этот монастырь помешал? Теперь я вспомнила, на этом месте стояло какое-то неописуемо уродливое здание почти без окон. То ли телефонная подстанция, то ли еще что-то в этом же роде.
– А вот и Кремль, сударыня, – прервал мои мысли супруг. – Приехали.
Ну, слава Богу, хотя бы Боровицкие ворота остались в неприкосновенности! Я невольно залюбовалась этой самой древней башней Кремля с ее основанием в итальянском стиле и тремя каменными резными гербами. Так засмотрелась, что не сразу поняла: ворота-то совсем в другом месте находятся! В Кремль мы въехали – точно из-под земли на гору поднимались, лошади с трудом тащили карету по крутому склону.
Но на вершине холма я была вознаграждена видом первого знакомого мне здания – Арсенала, сооруженного, оказывается, по приказу аж самого Петра Первого после пожара, уничтожившего половину Кремля. Царь-реформатор тогда повелел «от Никольских ворот до Троицких всякое по правую сторону строение ломать до подопш, и на том месте строить вновь Оружейный дом, именуемый Цейхоуз», по собственноручно вычерченному им плану.
Правда, полюбоваться готовым зданием Петр Алексеевич не успел: долгострой на Руси тогда уже существовал. Впрочем, частично в этом был виноват и сам автор проекта, который несколькими годами позже запретил строительство каменных зданий в любом городе, кроме Санкт-Петербурга. Чем он при этом руководствовался – одному ему ведомо, ну да я всегда считала Петю с большим приветом.
В результате возводили Арсенал целых 34 года, и завершили лет пять тому назад. Но дело того стоило: простое и монументальное здание Арсенала прекрасно сочеталось с древним Кремлем. Я вспомнила монстра из стекла и бетона, взбухшего посреди Кремля в оставленном мною времени, и невольно передернулась. А тут было не здание, а произведение искусства: нижний этаж расписан так, что казался сложенным из каменных глыб, а гладкие стены на огромном протяжении фасада были прорезаны лишь редко постановленными спаренными окнами, подчеркивающими мощь стен.
Кстати, к наполнению этого музея доблести русского народа и силе его оружия приложил руку и близкий родственник моего супруга – смоленский воевода Петр Салтыков. Петр Алексеевич не поленился лично написать ему:
«В Смоленске мозжеры (мортиры) и пушки медные и железные и всякие воинские сенжаку (знаки) осмотреть и описать и буде явятся которые под гербами окрестных государей, а именно Салтанов Турских и королей Польскаго и Свейскаго, взятые на боях, где воинским случаем, и те все собрав взять к Москве и для памяти на вечную славу поставить в новопостроенном Цейхгаузе».
Все было исполнено в точности – впоследствии я имела возможность убедиться в этом лично.
А напротив Арсенала располагалось одноэтажное здание на облицованном белом камнем фундаменте. Довольно большое и красивое, между прочим. Это еще что такое? Карета наша явно направлялась именно ко входу в это архитектурное сооружение.
– Что это, сударь мой? – осведомилась я у супруга.
– Сударыня, это зимний Аннегоф, – с некоторым удивлением ответил он. – Дворец, выстроенный иностранным зодчим Растрелли по приказу вашей августейшей тётушки.
Ё-мое! Растрелли, оказывается, построил целый царский дворец в Кремле, а кто об этом потом вспомнил? Ну, тем лучше: не придется тратиться на постройку кремлевской резиденции, обойдемся тем, что имеется. Надеюсь, в этом дворце достаточно места для нас с супругом и для моего небольшого двора. Зимний Аннегоф, значит. Тогда по идее должен быть и летний. Кажется, мне придется на ходу пересматривать мои планы обустройства в Первопрестольной.
Мы торжественно вступили во дворец и я на какое-то время буквально потеряла дар речи. Парадные апартаменты составляли аж четырнадцать покоев, а к ним примыкали еще восемь покоев обер-камергера (то есть милейшего герцога Бирона, оставшегося при тётушке в Санкт-Петербурге) и множество комнат для придворных. Как я потом выяснила, в этом «маленьком дворце» было больше ста тридцати помещений. Что и говорить, начинала дорогая тётушка свое обустройство в Москве скромнейше. А историки, точно сговорившись, усиленно расписывали обветшавший дворец в Измайлове. Н-да.
Парадные залы блистали прихотливой золоченой резьбой или орнаментами, ее имитировавшими, наложенными на беленый холст. В главном зале и соседствующих с ним помещениях были еще колонны и скульптуры. Но и это, как выяснилось, были только цветочки. Ягодки ожидали меня в личных покоях императрицы: спальне, будуаре и кабинете. Спальня была украшена гирляндами резных цветов и плодов, обшита панелями орехового дерева и увенчана расписным плафоном, где какая-то дебелая барышня, пренебрегая законами гравитации, резвилась с ангелами среди облаков.
