Федор поставил на взаимное недоверие российской военной разведки и французской полиции безопасности. Наверняка такое недоверие существует. Но обеспечит ли оно успех? Покажет только следующий день…
Но на следующий день события начали развиваться совершенно не по плану Федора.
Полковник Игнатьев, согласившийся на встречу в неофициальной обстановке в отдельном кабинете ресторана «Орли», услышав о счете на имя Юсупова-Кошкина, сообщил о категорическом приказе из Петрограда: все хранящиеся там франки до последнего су надлежит перевести на счет российского посольства в Париже. Любой ценой. Даже если Юсупов-Кошкин и старый Юсупов поднимутся из могил, чтобы иначе распорядиться счетом.
Чувствуя, как все холодеет внутри, Юлия Сергеевна нашла в себе силы ответить твердо:
– Тогда я не сообщу последние цифры шифра.
Импозантный русский полковник аккуратно подоткнул белоснежную салфетку за воротничок и отправил в рот трюфель: коль пришел на встречу, обреченную на провал, нужно хотя бы отобедать.
– Здесь неплохой повар. Сударыня и вы, месье, угощайтесь! Что же касается вашего упрямства, барышня, вынужден предупредить: дело слишком серьезное и зашло слишком далеко. Вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Французский коллега подтвердит, законы разведки и контрразведки одинаковы для всех.
– Подтверждаю! – поддакнул коротыш. – Один из первых законов – страховка. Поэтому мадемуазель первым делом пришла ко мне. У меня первая часть шифра.
– Чудесно! Часть дела сделана. Вы же не станете ее скрывать от меня, провоцируя напряженность с главным союзником Франции? А вы, сударыня, не сможете долго скрывать оставшуюся часть.
– Смогу. Потому что не знаю ее.
– Вот как? Вы, похоже, продумали ситуацию до мелочей, – Игнатьев промокнул губы. Его сотрапезники не притронулись к трюфелям. – Как же вы рассчитывали ее получить и раскрыть нам, если бы я имел неосторожность ответить согласием?
– Получила бы от доверенного лица, естественно. Сообщив ему, что достигнута договоренность.
– И что же нам помешает узнать у вас адрес того самого лица и написать от вашего имени, что русское правительство в восторге от предложения?
– Только то, что за мной установлено наблюдение. Если я буду под принуждением, придет неправильный шифр. Кроме того, я должна послать телеграфическое сообщение, вставив особое слово… Подробности вам ни к чему. Вынуждена с вами попрощаться, господин полковник.
– Обождите! – встрял француз. – Покойный Федор Кошкин оставил крайне любопытный оружейный проект. Подробности я не знаю, но имею основания доверять его гению. Он желал, чтобы это оружие принадлежало Франции и России. Но коль с вами, граф, невозможно договориться, я обладаю полномочиями сделать предложение мадемуазель Соколовой от имени французского правительства. Она передаст документы нам. Разумеется, с обещанием помощи в снятии денег и справедливым роялти за изобретение. О ревуар, месье полковник.
Он встал, за ним Юлия Сергеевна.
– Не спешите! – бросил Игнатьев напоследок. – Дайте мне сутки. Я свяжусь с вами.
У выхода из ресторана маркиз помог Юлии сесть в служебный автомотор. Машина отвезла ее к гостинице.
На прощание сказал:
– У нас у всех сутки на размышление. Доверяйтесь Сюрте или действуйте на свой страх и риск, без нашей защиты. В какие-то кардинальные подвижки со стороны русских за столь короткий срок я не верю. Одно только донесение в российский Генштаб и получение ответа займут гораздо больше времени. Я оставлю охрану.
Он галантно приподнял шляпу и ушел, уверенный, что завтра доиграет партию, потерянную для Игнатьева. Но де Пре не знал, на что способен российский резидент.
Глава 9
Ботанише Гартен в Берне, находящийся на Альтенберграйн, 21, относится, наверно, к числу самых мирных, можно даже сказать – умиротворяющих мест в столице кантона. Возможно, так он выглядит из-за контраста с окружающим рукотворным ландшафтом, каменным и совершенно не зеленым.
Чтоб глотнуть воздуха без запаха крови и горелого пороха, а таких ароматов наверняка с лихвой хватит в будущем, Троцкий пригласил Федора именно сюда, в Ботанический сад. Со сметой расходов революционер принес подробный, детально проработанный план. Конечно же, не сверстанный за день или за два. Чувствовались месяцы размышлений.
Листая бумаги в толстой папке, Федор видел, что по мере развития событий на фронте и рабочих волнений в самой империи Троцкий вносил множество изменений. Добавлял страницы, что-то вычеркивал или поправлял. Прежнее намерение использовать российского бунтаря, лишь чтобы установить связь с германскими еврейскими кругами, недовольными растущим антисемитизмом и готовыми выступить передаточным звеном для денег радикальным социалистам, постепенно улетучилось. Именно Троцкий смотрелся наиболее подходящим кандидатом на роль организатора рабочего восстания. Друг уверял: если в его реальности Троцкий справился, то и это его воплощение не должно упасть кривым носом в грязь. Вот только после победы революции нужно что-то сделать. Этого новоявленного наполеона ни в коем случае нельзя оставлять у руля власти. Германия станет агрессивным рассадником «перманентной революции». И кайзера Вильгельма на фоне троцкистского режима будут вспоминать как тихого пацифиста.
– Ситуация благоприятствует, герр Клаус. Возмущение рабочего класса дополнительной мобилизацией и продолжающимися известиями о смертях на фронте растет, – заливался соловьем Троцкий. – В Гамбурге – блокада и настоящее восстание. Генштаб снял с фронта полк и боевых магов на усмирение. Пока восстание не утопили в крови, нужно, чтобы полыхнуло в других местах. В Мюнхене, Ганновере, Дюссельдорфе, в самом Берлине и, как бы ни было это трудно, в Кенигсберге.
– Поясните.
– Охотно! – Троцкий положил котелок и трость на скамью. Они сидели между двух оранжерей с розами. Казалось, их аромат достигает скамьи через стекло. Но от речей революционера несло запахом пожара и дыма. – Напомню, что Германия – это лоскутное одеяло из княжеств, объединенных вокруг Пруссии. Война ничего не дает ни князьям, ни их подданным. Она – сугубо демонстрация мощи Вильгельма, дань его амбициям. Один мой знакомый психоаналитик утверждает, что еще и дань комплексам – кто-то обидел Вилли в детстве. Мать или отец. Теперь он, повзрослев и дорвавшись до власти, мстит всему миру. Не учитывает, что рабочие того же Мюнхена более чувствуют себя жителями Баварии, нежели «великого» Рейха. Если бы враг напал на Баварию – это одно. А идти умирать за интересы державы их не вдохновляет. Конечно, ордунг, приказ… Нам остается объяснить, что Вильгельм не вправе отдавать приказы, ведущие к массовой гибели подданных.
– Как это сделать?
– Вы увидите это в смете расходов. Пропаганда – наш главный шаг на первом этапе. Деньги нужны, чтоб десятки ораторов из числа самых левых социал-демократов ездили по стране, агитировали против войны, требовали специального заседания Рейхстага по вопросу о мире с Францией.
– Понятно. Сумму уточните. Но одна только агитация…
– Не даст энергичного взрыва, герр Клаус. Нужен повод для возмущения. Как убийство рабочего полицией в Гамбурге. Тут возникает трудность: враг тоже учится. Активистов будут задерживать, но не убивать.
Федор отложил папку. Слушать карбонария было даже полезнее и интереснее, чем читать.
– Как вы преодолеете эту трудность?
– Сейчас расскажу о том, что не доверишь бумаге, – Троцкий поправил пенсне и выпалил: – Активистов будем убивать мы сами и сваливать на власть. Полиция начнет отрицать, но ей не поверят. Наоборот, отрицание повлечет рост возмущения. Я планирую похищение людьми в штатском, на глазах свидетелей, Розы Люксембург и Клары Цеткин. Позже женщин найдут убитыми. Манерой вести себя похитители должны напоминать полицейских – столь же бесцеремонных и самоуверенных. Скажете – дорого? Зато привлечем настоящих профессионалов, которых не поймают и не изобличат. А через несколько дней после убийств станет уже не до выяснения истины – Германия вскипит.
