– Камрады! День свободы близок! – вещала она, и ее пронзительный голос взлетал к бетонным потолочным балкам цеха. – В самое ближайшее время пролетариат других крупных городов Рейха присоединится к нашему восстанию! Снова заработают заводы и хлебопекарни, но уже принадлежащие не капиталистам, а трудящимся! Голод отступит! Женщины получат равные права с мужчинами! А пытавшиеся стать на пути трудового народа получат справедливое наказание!
Это все было очень здорово. Или будет. Высокая статная женщина, решительно ударявшая кулачком по воздуху, смотрелась впечатляюще.
Но Цеткин не могла сказать, где брать хлеб, когда на мельнице закончится пшеница, изъятая из конфискованного в порту зерновоза. Где взять уголь, чтобы крутилась дающая ток машина на электростанции, питающая ту мельницу. И еще многое, необходимое для жизни более чем сотни тысяч человек, живущих на островке свободы от эксплуатации.
Это понимал Юрген, возглавивший молодежный боевой отряд повстанческого комитета. Тем более – взрослые рабочие, сидевшие справа и слева от него и слушавшие воззвания Клары.
– Бабское равноправие – самое главное сейчас, ага, – пробурчал пожилой докер. – Когда у баб одно тока право – голодать вместе со своими мужиками и детками… Шайзе!
Юрген не голодал и не оставлял без куска хлеба маму и сестер. Выросший в Гамбурге, он хорошо знал лабиринт улочек и подвалов, ведущих в сторону Рипербан. Взяв трех-четырех верных парней из своего отряда, он пробирался на занятую полицией сторону города. Так как фрайкор и полицаи плотно охраняли только границу с повстанцами, Юрген в сопровождении друзей беззастенчиво грабил продовольственные лавки в тылу – мясные, хлебные и молочные. Клара Цеткин называла подобные действия «экспроприацией экспроприаторов», пацаны сократили до «эксов». Работая без наглости и забирая лишь небольшую часть продуктов из каждой точки, они почти не рисковали. Продавцы не решались звать на подмогу или оказывать сопротивление. Хмуро глядя на винтовки в руках рабочих, быстро паковали еду: получить пулю себе дороже.
Спустившись в подвал дома, ведущий в повстанческую зону, Юрген объявлял банде короткий привал. Они разворачивали и делили добычу. Там же и снимали пробу.
Юрген с восторгом впивался в белую пшеничную булку, еще теплую, отрывал зубами куски от кольца говяжьей колбасы. «Беловоротничковая» часть города снабжалась по-прежнему сытно в отличие от блокадной рабочей зоны.
Поев, быстро сворачивались и шли дальше, чтобы донести трофеи семьям.
Рациональной частью сознания Юрген понимал: долго так продолжаться не может. Благодаря «эксам» живут десятки семей, а жрать хотят десятки тысяч. Обещаниями Клары Цеткин сыт не будешь и детей не накормишь. Тем не менее, новый образ жизни, откровенно разбойный, привлекал и манил своим разнообразием, холодящим ощущением риска и торжеством удачи. До марта Юрген знал лишь изнурительную работу изо дня в день, одинаковую до сумасшествия.
Лишь изредка он задумывался: что будет потом, если восстание заглохнет? Наверно – ничего хорошего. Основную массу рабочих просто вернут к станкам, иначе заводы не запустить. Лидеров арестуют. Его тоже будут искать и ловить – фигура приметная. Придется скрываться и бежать. Пусть…
Несколько раз Юрген вспоминал Клауса, уехавшего с фройлян Джулией. Что скрывать – оставившей ошеломляющее впечатление. Он жестоко ревновал к Клаусу и одновременно ощущал – ему он не ровня. В низкорослом фольксдойче перед самым отъездом почувствовалась скрытая, но мощная сила. Способность повелевать. Если бы Клаус остался в Гамбурге и возглавил повстанческий комитет, все пошло бы по-другому. Он смог бы определить цели и повести за собой. Пресек бы споры между фракциями рабочих, разорвал бы блокаду, обеспечив провиантом, а не только бесконечными агитационными речами.
Такой достоин Джулии.
Не отвлекаясь больше мыслями о ней и по поводу других не самых актуальных сию секунду материй, Юрген отыскал в полумраке подземелий дорогу домой. Когда вышли на поверхность, вечерело.
– Курт! Макс! – скомандовал он. – Пошевеливайтесь. Через два часа сбор в ночной патруль.
Сам же быстрым шагом, едва не срываясь на бег, пересек площадь перед кирхой и через десять минут уже поднимался по лестнице подъезда.
Мама, увидев принесенное, всплеснула руками.
– Опять ходил на ту сторону? Опять рисковал? Ну зачем… У нас же есть еда. Хватит на пару дней.
– Разве раньше был рис? – он развязал котомку, наполненную у бакалейщика. – Сушеные яблоки? В булочной я прихватил даже пряник в глазури!
При слове «пряник» сестры как по команде брызнули на кухню. Получили один на всех. Старшая куснула, мама налила ей в кружку молока – запить. Младшая – та, что читала стишок про елку, дорвавшись, принялась яростно грызть свою половинку, роняя крошки, и уговорила ее быстрее чем за минуту, сказав «данке» с набитым ртом.
– Юрген… Чтобы мы без тебя делали… Вот вернется папа – похвалит, – фрау Грюн обняла сына. – Скажет: справился, молодец!
– Лишь бы вернулся… Ма, мне скоро уходить.
– Сам поешь.
– Я – уже. А в патруле что-нибудь еще добуду. Не скучайте!
– Береги себя! – бросила мама, но слова ударились в захлопнувшуюся дверь и бессильно скатились к порогу.
А Юрген спешил к «Ганомагу». Там – развод перед патрулем. Все парни штатские, но службу наладил отставной фельдфебель, ветеран-инвалид прошлой войны с русскими. Учил строиться, поворачиваться по команде. Ругательски кричал, когда парни вытворяли что-то не то. В общем, у него не забалуешь.
Не дойдя до завода квартала три, молодой человек услышал винтовочные выстрелы. Затем обратил внимание на отблески огня над домами – так на низких тучах зимой отражались рождественские фейерверки… Это, конечно, вспышки не от стрельбы, там происходило что-то более серьезное.
Отклонившись от маршрута, парень рысью кинулся на шум, сжимая винтовку наперевес. Стрельба неслась с улицы, с неделю как перегороженной баррикадой. Он осторожно выглянул из-за угла. Увиденное оказалось страшным.
Горели нижние этажи домов. Свет пожаров подчеркнул черные силуэты людей, недвижно лежавших на баррикаде. Уцелевшие, человек двадцать, убегали в сторону Юргена.
Мешки, перевернутые повозки и прочий хлам, из которого состояла баррикада, внезапно расступились от удара броневика. Тупорылая морда машины просунулась в брешь и двинулась вслед за отступавшими.
Прямо на пулеметной башне, ухватившись рукой за ствол, сидел мужчина. Кто-то из убегавших рабочих вскинул винтовку и прицельно выстрелил в него, практически не рискуя промазать: расстояние всего-то шагов пятьдесят.
На мгновение вокруг сидевшего вспыхнул малиновый шар магической защиты. В следующий миг человек взмахнул свободной рукой, и к стрелку с громоподобным треском понеслась ослепительная молния. Отразившись от несчастного, она рассыпалась на множество искр, те ударили в остальных защитников баррикады, большинство из них упало.
Вот откуда сполохи на тучах.
Один разряд метнулся к Юргену, но угодил в водосточную трубу, оглушительно грохнувшую. На трубе образовалась дырка с кулак. Последнее, что парень успел разглядеть, были черные фигуры с винтовками, бежавшие вслед броневику, наверное, прорвались сквозь прореху в баррикаде. Они вскидывали винтовки и стреляли на бегу, хоть целей осталось уже не много.
Юрген прикинул, что из-за угла сможет снять максимум одного полицая или фрайкоровца. А потом получит молнию в лоб.
Решив не искушать судьбу, молодой рабочий попятился, затем нырнул в боковой проулок. Умирать, тем более вот так – бесцельно и безрезультатно, ему абсолютно не улыбалось.
К «Ганомагу» кружным путем он едва успел до построения, но мог не спешить – патруль отменялся. Кипел яростный спор: что за маг восседает на броневике и что за стрелки вместе с ним. Бледная от волнения Клара Цеткин уверяла, что солдат внутрь города не пустят: среди них сплошь брожение и антивоенная агитация. Скорее всего, мага сопровождают дети местных буржуа из фрайкора, желающие сохранить нажитое эксплуатацией. Те не прочь пострелять по живым мишеням. Маг быстро выдохнется, обещала она, тогда станет уязвим для пуль и спрячется. Без него продвижение остановится. Так что есть время подготовиться, найти, чем можно подбить и поджечь броневик. А коль маг появится снова, нужно пальнуть в него залпом из тридцати или сорока стволов одновременно, столько его защита не выдержит. Если только он не сам император.
