всех сословий пятидесяти губерний и области Войска Донского могли явиться в Думу не позднее апреля 1906 года.
Собранной в данный срок Думе надлежит обсудить законодательные предложения в течение полугода. После чего мы намерены даровать народу Империи Конституцию и общее равенство его перед Законом, провозгласив сие не позднее осени 1907 года.
Мы сохраняем всецело за собой заботу о дальнейшем усовершенствовании Учреждения Государственной Думы, и когда жизнь укажет необходимость изменений в ее учреждении, кои удовлетворяли бы потребностям времени и благу государственному, не преминем дать по сему предмету соответственные в свое время указания.
Питаем уверенность, что избранные доверием всего населения люди, призываемые к совместной законодательной работе с правительством, покажут себя перед всей Россией достойными царского доверия, коим они призываются к сему великому делу. И в полном согласии с прочими государственными установлениями, властями, от нас поставленными, окажут нам полезное и ревностное содействие в трудах наших на благо общей нашей матери России, к утверждению единства, безопасности и величия государства и народного порядка и благоденствия.
На обязанность Правительства возлагаем мы также выполнение непреклонной нашей воли: даровать народу Империи незыблемые основы гражданской свободы на началах неприкосновенности личности, равно как свободы совести, слова, собраний и союзов. Правительству должно решительно способствовать созданию профессио-нальных союзов в деятельности промышленной и сельскохозяйственной…
По мере того, как Михаил читал, на лицах офицеров можно было увидеть всплески самых разных эмоций. От безмерного удивления и немого потрясения до сумасшедшего восторга. Кто-то, сорвав с головы папаху или фуражку, истово крестился, кто-то, ошалело пихая в бок остолбеневшего соседа, переспрашивал: «Что это он говорит? Конституция?! Это как понимать? Или революция там у них, в Питере, а нам и не говорили?» Кто-то, потупив взгляд, бурчал под нос: «Ох-ё… не было печали. Сейчас в деревне черт-те что начнется. Опять палить бы не начали…» А кто-то, просто обнажив голову, как это сделал каперанг Юнг, шептал одними лишь губами, как молитву: «Господи, милостивый, свершилось! Дождались… Слава тебе…»
В Императорском Манифесте было также декларировано, что в скором времени, как только правительство отработает механизм, произойдет списание выкупных платежей крестьянам и передача общинам части министерских и удельных (по 25 %), а также части помещичьих земель. Последние изымаются за непогашенные срочные ссуды и кредиты в размере половины заложенных площадей.
С 1 марта на прием земель в залог вводится пятилетний мораторий с недопустимостью перезаклада. Остальная часть просроченных помещичьих долгов казначейству подлежит списанию по убыткам, у частных банков она выкупается государством за четверть стоимости с рассрочкой в пять лет.
Списание выкупных платежей станет возможным благодаря контрибуции с Японии. Будут списаны с крестьян податные недоимки, имеющиеся на январь сего года, а их долги помещикам перейдут на казну, она будет погашать их в течение пяти лет в равных долях. Передача и разверстка общинам дополнительной земли будет организована губернскими властями при участии Минсельхоза, МВД, Госконтроля и земств.
В целях успешной реализации переселенческой программы, а также планов развития сельского хозяйства и промышленности, изменят закон 1887 года о паспортизации, которая становится всеобщей и обязательной для взрослого населения Империи. При этом для выдачи паспортов дееспособным членам крестьянских семей ни согласия хозяина двора, ни мужа (для замужних женщин) не требуется. Всеобщая паспортизация должна быть проведена к весенней посевной 1907 года, совместно с переписью населения и Последним переделом – переразверсткой семейных наделов в крестьянских общинах с целью ликвидации чересполосицы, под контролем земских органов…
* * *
Итак, то, что вчера многим казалось сказкой, фантастикой, некоторым – единственно достижением возможной грядущей революции, а кому-то страшным сном, свершилось. Россия порывала со средневековьем и устами своего императора признавала отныне самого темного, самого забитого, самого бессловесного, самого последнего своего человека ЛИЧНОСТЬЮ и ГРАЖДАНИНОМ. Только была ли страна в этот момент к такому готова? Несомненно. Три революции в нашем мире – тому непререкаемые свидетельства. Была ли к этому готова на тот момент государственная элита? Безусловно, нет.
И Николай прекрасно понимал и степень личного риска, и монструозность того воза проблем, который придется разгребать после дачи «конституционного манифеста». Но, здраво рассудив, признался самому себе в главном: три революции и расстрельный подвал в Екатеринбурге, как финал, куда страшнее…
Из субъективных моментов, поспособствовавших его твердости на избранном пути, кроме «Вадик-фактора», необходимо отметить неожиданную для многих поддержку царя со стороны великого князя Сергея Александровича. Узнав о мятеже, замышлявшемся Владимиром Александровичем и Николашей, он пребывал в Москве в расстроенных чувствах. А после конституционного Манифеста и череды ссор с Ники, закончившейся прошением об отставке, в конце концов укатил с супругой в Германию, к ее родне, всерьез озаботившись поиском перспектив для их жизни за границей. Но…
К удивлению великого князя, по прошествии нескольких томительно долгих недель их с женой добровольного изгнания, в Дармштадт с дочерью внезапно заявился сам кайзер! И как выяснилось: по его душу. Они пробеседовали о судьбах России, Германии и Европы почти до утра. А еще через три дня в Санкт-Петербурге произошло окончательное примирение дяди с племянником, после чего Сергей Александрович принял шефство над гвардией.
Глава 3
Встречи под Тверью
Станция Редкино. 15 марта 1905 года
– Нет, господа, не беспокойтесь об охране. Я приглашаю Василия Александровича прогуляться со мной вдвоем. Далеко мы вряд ли уйдем и от вас не скроемся, – Николай задумчиво усмехнулся. – Вокруг, как видите, только ели да сосны. Тем более, судя по его славным боевым делам, за безопасность моей персоны волноваться не стоит. В обществе капитана Балка я под надежной защитой.
И царь, повернувшись к адъютантам, Фредериксу и Спиридовичу, спиной, коротко глянул в глаза, поманил кивком.
– Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих паровозов, а то уже дымом пропахли…
Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков. На память Василию невольно пришло бессмертное пушкинское: «Мороз и солнце, день чудесный». Пока, кстати, день и впрямь был замечательный. И запоминающийся во всех отношениях. Но для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты наступали только сейчас.
Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Русские офицеры не торопясь прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела…
Но никогда не было на Земле пары людей, одновременно столь похожих и столь же бесконечно удаленных друг от друга. Ибо один из них был вполне реальным и осязаемым императором и самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока Российской империи, а другой – бывшим
