Второй подхватил чемоданчик, отметив солидный вес, не соответствующий размерам, взвесил на руках.
— Сталь?
— Разумеется.
— Взрывчатка?
— Нет, термический заряд. В худшем случае останешься без руки. Просто отбрось в сторону, или можно выпустить ручку, чтобы он свободно упал, цепь короткая. Рывок освободит предохранитель, после этого механизм сработает от любого толчка.
Второй одобрительно кивнул. Тонкий браслет щелкнул, обвив запястье стальным кольцом, намертво соединяя чемоданчик с рукой посланника. Он одернул рукав, скрывая браслет. Немного посидел с закрытыми глазами, откинув голову на жесткий валик спинки, привыкая к ноше.
В борт снова стукнули, на этот раз дважды.
— Все, — констатировал первый. — Давай… Я, конечно, коммунист и атеист. Как и положено по положению. Но… С нами Бог.
Они выбрались из машины, рядом бесшумно выступили две тени охранников и замерли в терпеливом ожидании. Прежняя темнота теперь была разрезана несколькими мощными прожекторами, освещающими главную ВПП. Из ближайшего ангара выкатывали А-24. Второй невольно залюбовался им. Новейший аппарат, двухмоторная многоцелевая машина, был красив даже в искусственном освещении. Это был словно самолет из грядущих десятилетий, весь из плавно изломанных линий, с широкой кабиной непривычных очертаний, вынесенными далеко вперед бочкообразными моторами и сложенным «зонтиком» аэродинамическим тормозом.
— Я думал, будет «Грифон», — немного удивился человек в комбинезоне.
— «Грифон» — это для особо важных делегаций. А наше дело требует абсолютной конспирации. Не беспокойся, это специальный скоростной вариант, как раз для таких случаев. Вооружение снято, дополнительные баки, кислород и обогрев. Не замерзнешь.
Быстрым шагом подошел старший техник. Первый предупреждающе поднял ладонь.
— Без формальностей.
— Все сделано. Заправлен, заряжен, готов. Пилот и сопровождение уже в кабине.
Второй осмотрелся, будто запоминая на прощание все окружающее. Вдохнул полной грудью ночной воздух, наполненный зимне-весенней свежестью и терпким запахом бензина. Крепче сжал ручку ноши, чувствуя сквозь согретую его ладонью теплую кожу стальной стержень остова.
— Все, я пошел, — севшим голосом сказал он.
Начальник Генерального Штаба ГДР Фридрих Хейман стоял, чуть сутулясь и глубоко спрятав руки в карманах плаща, провожая взглядом посланника. Тот быстрым шагом прошел к самолету. Мгновение, и он вскарабкался по приставной лесенке, ловко управляясь одной рукой, другой бережно прижимая к груди чемоданчик, и скрылся в кабине. Рыкнули моторы, выхлопные трубы чихнули и выбросили первые клубы дыма.
— С нами Бог, — еще раз беззвучно, одними губами произнес Хейман.
* * *
Последние двенадцать часов в голове у Рунге непрерывно крутилась английская поговорка: «Если судьба начала осыпать тебя удачами, хватай мешок побольше, пока не закончилось». А может быть, поговорка была вовсе не английской. А может быть, и не поговорка вовсе. Мало ли что придумают летчики.
В любом случае повороты судьбы отставника завораживали. Еще утром он был недавним пациентом, переквалифицировавшимся из летчиков в бюрократы с пустым желудком и туманным будущим, сейчас сидел в окружении советских и немецких офицеров, после полуночного ужина, отправляясь в далекий и загадочный Союз. Будущее, впрочем, было таким же туманным…
Вагон весьма отличался от привычного Рунге стандарта. Вместо обычных купе — уютные, почти что гостиничные номера на два человека каждый. Четверть вагона вообще была свободна, только аккуратные столики и изящные легкие кресла, пара диванов вдоль стенок. То ли кабинет совещаний, то ли крошечный ресторанчик. Скорее всего, и то и другое, в зависимости от вкусов посетителей. Сейчас их стремления и пожелания откровенно склонялись ко второму варианту.
Компания собралась отменная, почти на полтора десятка человек. Большинство — инженеры и кораблестроители. Петра Алексеевича Самойлова и Владимира Александровича Кудрявцева он уже знал. Совершенно неожиданно, перед самым отправлением, к ним присоединился Гюнтер Эберхард — командир первого построенного в ГДР авианосца. И уже едва ли не на подножку трогающегося состава вскочил командир Первой парашютно-десантной бригады Эрнст Мангейм.
Эберхард без промедления отправился спать, в своей манере сославшись на утомительный день, непрерывные совещания, стихийные бедствия и общий упадок сил. Зато Мангейм немедленно перезнакомился со всеми, подмигнул Рунге, с которым встречался еще во времена Норвежской кампании, и организовал компанию по созданию товарищеского застолья. Поддавшись общему настрою, Кудрявцев переглянулся с Самойловым, щелкнул застежками портфеля и извлек на свет божий пузатую бутылку мутного сине-зеленого стекла с криво наклеенной бумажкой, надписанной от руки химическим карандашом.
— «Алагез», — значительно сказал он. Инженеры застонали, Самойлов спрятал улыбку в морщинках у уголков рта, Мангейм алчно шевельнул пшеничным усом.
Рунге, разумеется, не знал ни про Армению, ни про ее вершины, но даже его обоняние, напрочь отбитое многолетним знакомством с октановыми числами и ГСМ, было в состоянии отличить просто коньячный запах от дивного аромата, струившегося по вагону, сразу ставшего веселым и шумным. Будучи младшим по званию, Рунге был немедленно заслан на кухню с наказом сеять смерть и разрушение, но найти закуску, достойную пития и компании. Сеять смерть не пришлось, ломтики лимона и сыр опытная обслуга принесла моментально.
— Как говорят у нас в авиации, чтобы лететь не страшно было, а то высоко, можно упасть, — провозгласил Кудрявцев, и напиток разошелся по малым дозам.
Пассажиры стихийно сгруппировались по интересам. Корабелы вернулись к вечному спору «линкор против авианосца», авиаторы обсуждали последние новости с фронта, гадая о послевоенных перспективах. Затем перешли на тему морских баталий, затем — на штурмовики…
А потом Рунге просто заснул.
— Притомился, бедолага, — сказал негромко Кудрявцев, склонившись к Самойлову. Веселье утихало естественным ходом, теперь можно было побеседовать наедине.
— Пройдем-ка в купе, перетолкуем. А этот пусть отдыхает, — ответил в том же тоне Самойлов. — Помню, я так же в двадцатом с корабля на бал загремел, из подворотни — в Британию…
Эту историю Кудрявцев знал очень хорошо, впрочем, как и любой человек, хоть сколько-нибудь связанный с флотом и авиацией СССР.
Петр Алексеевич происходил из небогатой семьи, в отличие от сверстников-сокурсников, имевших состоятельных родителей, ему рассчитывать было не на кого. Поэтому к природным способностям он проявил немалое трудолюбие и упорство, окончив училище на отлично и получив первое офицерское звание. Во время службы на Балтийском флоте приобрел известность как грамотный офицер, совершенно не интересующийся политикой, но великолепно знающий как свои обязанности, так и вообще все, что можно было знать о своем корабле, от трюма до кончиков мачт. В Великую Войну благодаря инициативе и находчивости он продвинулся до командира крейсера. А затем началась Смута…
