Двое с карабинами сдались без боя; оцепенев от страха, предатели побросали великолепные безотказные укороченные Маузеры, которые так любят солдаты. У стены сарая, с присвистом злобы и вздохами удовольствия, Удальцов яростно пинал своего недавнего мучителя, тот в полубессознательном состоянии извивался у него под ногами, визжа от боли и ужаса…
– Ну что, суки, – широко улыбаясь, добродушно спросил Иван. – Оружие солдата не любит трусов и палачей?
Все так же улыбаясь, он встал, держа пистолет в левой руке и покачиваясь, как от корабельной качки, подошел к ближайшему, толстому, как боров, предателю. Резко, без замаха сунул ему своим тяжелым кулаком в челюсть, снизу вверх. Полицай рухнул как подкошенный. Подойдя ко второму, Ваня остановился. Невысокого роста, узкоплечий и щуплый предатель повизгивал от ужаса, но не решался даже пошевелиться, обреченно ожидая своей участи. По штанам его неумолимо растекалось темное влажное пятно. Слом был налицо, но уже ученый и стреляный разведчик – Иван хотел большего. Не поворачивая головы, держа пистолет левой рукой, он выстрелил за спину лежащему на земле толстяку. Черепушку с брызгами разнесло. Стоявший перед ним плюгавый протяжно завыл от охватившего его смертельного ужаса…
– … Ну что, иуда, будем сотрудничать с Красной Армией, – весело спросил его Конкин, – или ляжем рядом, во имя великого фюрера?
…Собирались споро. Пошушукавшись между собой, деревенские решили далеко не уходить, авось уляжется. Решено было отойти от хуторка и пару дней понаблюдать. На звуки перестрелки к хутору никто не прибежал, спасать «павших смертью храбрых» предателей никто не явился. Да и плененный, стуча зубами от ужаса и перемежая каждое предложение просьбой сохранить ему жизнь, подтвердил, что всех их – добровольческий отряд полиции «Свободная Россия», сформированный из местных недовольных, уголовников и прочей швали, выгнали прочесывать леса. Сюда они забрели потому, что Сергей, тот самый, кого Николай запинал до смерти, раньше, еще до войны, был лесником и изредка захаживал в эти места меняться с жителями насущными мелочами. Сегодня полицаи приперлись за доброй медовухой и в надежде еще чем-нибудь поживиться…
– Так ведь дед ваш сам виноват, – подхалимски улыбаясь, всей пятерней размазывая кровь и сопли из разбитого носа – Удальцов и ему врезал, – полицай Шурик изливался всей душой. – Мы-то к нему в избу шасть, мол, медовуху дед давай, тот налил. Ну тут наш старшой, – Шурик кивнул на забитого, как падаль валявшегося у стены сарайчика старшину полицаев, – флягу немецкую приметил. Ты чего, говорит, дед, откуда у тебя это?!
– Ясно. – Ваня сосредоточился. – Кто, сколько и где нас ищут?..
Трупы полицаев бросили в выкопанную за оградой яму и быстро закопали. Конкин запретил деревенским брать что-либо из их вещей, кроме оружия, а карабины и штыки велел закопать на случай нужды. Один карабин, получше, прихватил себе. В лесу вещь полезная. Затем отвел не представлявшего никакой ценности пленного полицая в сарай и без особых чувств задушил голыми руками. Может быть, он сломал ему и шею, тут Иван уверен не был, хотя и слышал хруст. Оттащил тело к яме, бросил. Как следует присыпал землей, заложил яму заранее нарезанным дерном. Вернулся в избу…
– А ты можешь быть уверен, что эта падаль, ну Сергей этот твой, охотничек, никому про вас не сболтнул? – услышал Конкин голос Николая еще в сенях. Зашел в избу. Там, устало прислонившись спиной к стене, сидел Николай. Катюшка смывала кровь с его чернявых волос, неумело бинтовала рассеченный лоб, напротив в растерянности стоял дед Артемий. – … Да ты не включай тормоза, дед, собирайтесь быстрей! Я ж тебя не допрашиваю, для твоей же пользы говорю, подумай, покумекай как следует…
…Отойдя от хуторка примерно на километр, они остановились. Попрощались с жителями, Ваня устало подошел к Кате. Взял ее за руку и молча посмотрел в глаза.
– Не знаешь ты меня совсем, и я себя не знаю, – говорил Конкин хрипло. Усталость от пролитой крови, от убийств взяла свое. Тяжелая тоска облаком легла на душу, и улыбка его вышла кривой. – И судьбу я свою не знаю. Только знаю, что вернусь и мы будем вместе…
…Удальцов устало, слегка пошатываясь от головокружения, брел впереди, а Ваня отстал, он все время оборачивался, пытаясь взглядом уловить свое солнышко – златовласку Катю, уходить от которой ему совсем не хотелось. Но долг превыше всего, сжав зубы, Конкин зашагал шире, веселей…
– И все равно, Колюня, – радостно сказал он удивленно взглянувшему на него Удальцову. – Всех мы этих гадов уделаем. Всю эту нечисть погоним с земли нашей…
…Увидев догонявшего их, запыхавшегося деда, товарищи остановились.
– Что, дед?! – срывающимся голосом крикнул Ваня. – Фрицы?
– Да нет, ребятки. Погодь, дай дыхание перевести. – Дед Артемий устало оперся на свою ореховую палку. Отдышался и заговорил: – Я так вижу, вы ребята хорошие. Ну, в смысле, что честные…
– Ты, дед, не темни! – Удальцов нахмурился. – С нами можешь не юлить, говори прямо!
– Вы это, вот что, ребятки. – Дед выпрямился и строго посмотрел на Ивана и Николая. – Вы молодые еще, жизни не видели. Солдаты вы, за Родину воюете. Это хорошо. Я в первую мировую сам воевал, честно воевал. И что такое долг, знаю. Но про нас своим командирам говорить не надо. Не предатели мы, а жертвы. И хотим мы просто тихо жить. Воздухом дышать и на солнышко глядеть.
Ребята переглянулись. Затем, одновременно не сговариваясь, оба ответили:
– Не бойся, дед. Никому мы про вас не расскажем…
…У профессора Генриха фон Айзенбаха имелась тайная страсть. Нет, он не был картежником, бездумно просаживающим в табачном угаре родительское состояние. Не был и горьким пьяницей, ибо ученый дорожил своим главным достоянием – мозгом. По этой причине не увлекался профессор и столь модными в нацистской партии стимуляторами вроде кокаина, который так радовал господ из СС и гестапо. Генрих фон Айзенбах любил.
Место для установки объекта было выбрано не случайно. Путем долгих, сложных расчетов профессор со своим ассистентом сумели определить географическую точку, откуда они могли бы максимально воздействовать на территорию врагов рейха. Фон Айзенбах вздохнул, вспомнив, каких трудов стоило ему убедить однопартийцев в целесообразности своего оружия, в его действенности. Потребовалось вмешательство личного астролога фюрера, близкого знакомца профессора, который сумел добиться аудиенции у вождя арийского народа…
Ее точеная фигурка, обтянутая черным мундиром войск СС, мучила профессора. Когда плеть в ее прекрасной ручке со свистом опускалась на спину какому-нибудь славянскому рабу, фон Айзенбах чувствовал себя обделенным и мечтал оказаться на его незавидном месте. Лейтенант СС Фрида Костер была старой знакомой фон Айзенбаха. Она ходила на его лекции по геофизике, еще когда ей было пятнадцать, а он, перебиваясь с хлеба на воду, устраивал показательные эксперименты по разным кабаре и театрам на потеху публике. Именно тогда белокурый ангелочек по имени Фрида навсегда пленил сердце Генриха фон Айзенбаха, ради повышенных кассовых сборов титуловавшего себя профессором. Потом, когда нацисты пришли к власти и евреев выжили из академической науки, Генриху, с его чисто арийским происхождением, уже не составляло труда стать профессором и преподавать на престижнейших кафедрах Германии. Фрида была неизменным спутником, то появляясь в его жизни, то исчезая вновь.
