— Благодарю вас, — отозвался Бауман. — Я еще подожду. Профессор Захарьин, лечивший в свое время моего отца, утверждал, что самое главное-главнее всяких лекарств — это не поддаваться ощущению болезни: решить быть здоровым во что бы то ни стало, по его выражению. Мне это крепко запомнилось. Раньше чем сдаться и завалиться на больничную койку, надо попытаться отвлечься.
— Браво! — воскликнул земец. — Золотое правило. Недаром Захарьин самого батюшку-царя лечил. Обязательно надо запомнить: «Решить быть здоровым». Удивительно! Так будем стараться отвлечься. Чтобы такое учинить? Лучше бы всего в картишки перекинуться — в банчок или макао. Или еще хорошая есть игра, волнительная: девятый вал… Вот только карт у меня с собой, к сожалению, нет.
Поп неожиданно кашлянул:
— У меня, собственно, найдутся.
Земец хлопнул себя по коленям:
— Велик бог земли русской! Умница вы, батюшка… Давайте, мы сейчас…
Поп отвернул полу подрясника и достал из кармана полосатых, совсем не по-священническому пестрых штанов две завернутые в обрывок «Епархиальных ведомостей» колоды карт. Развернул бережно, передал земцу. Карты были игранные, засаленные и расшлепанные. Земец щелкнул ухарски колодой; его показная беззаботность была слишком явной.
— Так как же? В макао по маленькой? Тащите карточку, ваше преподобие, кому метать.
Опять — особенно четко и звонко — прозвучал ротмистрский голос:
— Разрешите, батюшка, я на ваше место пересяду, к оконцу… Вам же все равно — не смотрите. А я, признаться, люблю зимний пейзаж. Снежок, елочки… «крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь»… По службе — редко приходится. Все больше… гм… в закрытом, так сказать, помещении.
— Пожалуйте, — с готовностью закивал поп, и Бауман почувствовал у своего колена колени вплотную придвинувшегося к нему жандарма. — А вы, господин болящий, что же карточку-то?.. Ведь для вас, собственно, и затеяно…
— Давайте, — слабым голосом ответил Бауман. — Может быть, и в самом деле отвлекусь.
И тотчас блеснула мысль. План. Пожалуй, так можно вырваться. Наверное даже, если…
Он протянул руку к распахнутой веером колоде, пальцы столкнулись с холеными пальцами ротмистра. Отставив мизинец с изумрудом в тонком кольце, офицер без приглашения, словно оно разумелось само собою, выдернул карту одновременно с Бауманом.
— Девятка червей. Старше нет. Мне метать.
Он держался хозяином, и тон у него был хозяйский:
— На чем играть?
Он пошарил глазами по полкам и безошибочно остановил их на баумановском чемодане. По губам скользнула усмешка:
— Вот… очень удобно будет. Подставим, как говорится, на попа — получится совсем как стол. Это ваш, батюшка?
Поп задрал голову, посмотрел и вздохнул сокрушенно и завистливо:
— Где уж нам! Такой богатый чемодан! Это ихний.
Жандармская усмешка стала еще уверенней и злорадней.
— Разрешите…
Он поднялся легким движением на носки тонких лакированных своих сапог, снял чемодан, — цепкие пальцы побарабанили по дну обыскным, привычным приемом.
— Действительно, богатый, правильно отец протоиерей сказал. Словно бы даже заграничной работы.
Земец поспешил подтвердить голосом и смешком:
— Так точно, вполне очевидно — заграничный.
Чемодан поставили торчком между диванами, перегородив проход. Офицер положил на него руки жестом уверенным и наглым, охватил ногами с боков и в первый раз посмотрел Бауману прямо в глаза.
В чемодане двойное, потайное дно. Простукал его жандарм или нет? Впрочем, все равно теперь уж не выпустит: придется списать в расход. Хорошо еще, что литературы с собой нет. Только домашние вещи, белье, воротнички, галстуки… Если б ротмистр знал, его жилистые, в синих, туго натянутых рейтузах ноги не так цепко седлали бы чемодан. Он, наверное, думает, что схватил невесть что… А шинель он, между прочим, тоже не снял. Спросить, нет ли и у него лихорадки?
Ротмистр небрежно тасовал колоду. Земец пристально и подобострастно смотрел на его белые пальцы, брезгливо перебиравшие липнущие друг к другу карты. Поп, выгрузив из кармана пригоршню меди и серебра (пригоршню и еще пригоршню, — бездонным показался Бауману поповский карман), аккуратненько разложил монеты стопками рядом с собой на диван, подостлав газетку. По полтиннику в стопке. Затем, движением живописным, перекинул с груди на спину висевший на золотой тяжелой цепи наперсный крест. Земец моргнул удивленно:
— Зачем, ваше преподобие?
— Неблаголепно, — вздохнул сокрушенно, словно скорбя о непристойном своем поведении, поп. — Спаситель на кресте — распятый, а в картах, извините, крести — козыри. Ежели ж его на спинку повернуть, ему как бы и не видно.
Ротмистр сказал весело:
— В банке- десять, — и дал попу срезать.
Игра началась.
Сроку, до Грязей, осталось час сорок две.
Колеса стучали усердно и безучастно. Шелестели — шелестом азартным и глухим — распухшие, грязные карты. За окном бесконечной заснеженной зубчатой стеной высился лес. Поезд резко затормозил. Бауман прильнул к морозному, льдом перетянутому по нижней кромке стеклу. И тотчас туда обернулся всем корпусом ротмистр. Но за окном — ничего особенного: снег, лес, небо.
— Что вы смотрите? Что там?
Грач усмехнулся-так явно прорвалась в оклике жандармская тревога. Захотелось смальчишничать. Он ответил, подняв удивленно брови:
— Вы разве не видели? Грачи полетели.
— Грачи?! — воскликнул поп. — Быть не может! Вполне не ко времени.
Бауман ссутулил плечи и обратился к земцу:
— Меня опять зазнобило. Позвольте, я пересяду: от окна очень дует.
— От двери еще хуже сквозит, — торопливо предупредил ротмистр.
Но земец услужливо встал уже. Бауман передвинулся на его место. И с удовлетворением отметил: опять, как давеча было, дрогнули беспокойством тонкие ротмистрские губы.
Мелькнула за окном, на ходу, станционная, черным по белому, вывеска: «Усмань». Меньше часу осталось. А положение все то же.
Главное-не выйти до времени, до нужного момента, из игры. Весь план баумановский, возникший мгновенно, когда он протянул руку к карте, рухнет, если он проиграется раньше, чем наступит «момент». Это легко может случиться, потому что денег мало, слишком мало. После отъезда из Киева, за всеми экстренными расходами, осталось всего пять рублей. С такими деньгами не очень-то разыграешься, тем более когда партнеры ставят десятками. Только поп выручает: он тоже жмется по маленькой. Вздохнет, подвинет на чемодан стопочку — полтинник- и мусолит карты в раздумье.
