– И при чем тут Кторов? – спросила она. – Он же маленький, твой Кторов. Меньше, чем Георгий Николаевич.
– Для меня они оба большие.
Ирина Аркадьевна больше не отвлекалась на болтовню и целиком сосредоточилась на возможно скорых переменах. Их она связывала с переездом к Суворову. Конечно же, так будет лучше для всех. Надо сразу же убедить Георгия Николаевича в том, что он в этом случае сможет заниматься научной деятельностью более плодотворно, не отвлекаясь на досадные мелочи и житейские дрязги. Она готова была составить уже сегодня с ним этот разговор. «Жаль, не получилось. Кто это такая, Софья? Щербаковы ничего не говорили о ней, странно… Надюша, однако, права, она его не любит. Это хорошо. Значит, переезжаем, занимаем маленькую комнатку. Сперва только работа, неприметная, каждодневная, рутинная, но обслуживать красивого мужчину разве рутина? Ненавязчивый уход, случайные комплименты. Глядишь, заболеет чем, лекарства, забота и прочее… Опять же Надя внесет оживление в дом, детскую непосредственность… Она у меня умница и, кажется, его задела, а там посмотрим», – думала она.
* * *
За тринадцать лет, как Ирина Аркадьевна лишилась родителей, мужа и оказалась на переломе эпох одна, с болезненной Надей на руках, без всякой поддержки и без средств к существованию, каких только мест и каких только профессий она не сменила. Благо до семнадцати лет она успела получить достаточное образование, чтобы быть гувернанткой, учительницей французского языка (увы, немодного сегодня), музыки и танцев. Соответствующее воспитание, привитое семьей, только поспешествовало любой ее деятельности. С ее внешностью и умом Ирину Аркадьевну можно было и просто приглашать в дом для одной лишь приятной беседы. «Может, со временем обеспеченные люди сообразят, что это самый необходимый и, разумеется, высокооплачиваемый вид услуг», – думала она. Увы, приходилось заниматься не только изящным, но и низменным трудом, причем в последнее время всё чаще и чаще. То ли тяга к изящному упала, то ли она, Ирина Аркадьевна, потеряла свою былую привлекательность. Она гляделась в зеркало и не находила подтверждения своему второму предположению. Она всё еще была молода, сильна и, что там говорить, аппетитна (ей нравилось это слово, которое осталось в память о муже). Ей всегда становилось тяжко, когда она вспоминала Алексея, их такие белые, такие беззаботные дни. Она доставала тогда альбомы с фотокарточками и предавалась воспоминаниям. На женитьбу им дали десять дней. Таинство венчания совершал протоирей Иоанн Полканов. Два раза она ездила на фронт. Два раза он приезжал в Орел. Вот они в саду, под белыми зонтиками… Сколько фотографий…А вот Алексей поручик военной авиацииVIавиационного отряда. Грамота от НиколаяII,подписанная Управляющим Капитула Орденов, гофмейстером Высочайшего Двора. Ведомость полетов, свернутая вчетверо.
У Алексея была фототехника, оттого в альбомах была масса нужных, дорогих и не очень фотокарточек. Сохранился даже старинный фотоаппарат с фотопластинами, который Ирина Аркадьевна двенадцать лет таскала с собой, будто надеялась на то, что муж когда-нибудь вернется. Столько лет прошло, а она всё ждала его из небытия, как с загородной прогулки!
Тут же в альбоме лежало удостоверение от 10 февраля 1919 года за № 14, свидетельствовавшее о том, что оно выдано Технической конторой ВЭНК в том, что «Мартынова окончила курс обучения на пишущих машинках разных систем, знакома с механикой машин и формами деловых бумаг, с тем, что она может занимать должность машинистки». Ирина Аркадьевна вспомнила, как она работала машинисткой в реввоенсовете. Это позволило потом избегнуть многих лишних вопросов. Позже, уже по протекции, ее взяли бухгалтером-счетоводом.
Когда Мартынов прибыл с фронта, он в семнадцатом-восемнадцатом годах работал в парке технической части. Потом стал скрываться от преследования, менял имена. Скрывался, скрывался, пока не скрылся совсем неизвестно где в 1919 году. Откуда-то ей передавали записочки, убористо написанные (из-за недостатка бумаги). Писал про цветущую акацию, две рубахи, про поразивший его закат, а, оказалось, написал про свою жизнь.
Потом начались репрессии, и никого в Орле не осталось. А по линии Алексея одна из его тетушек была замужем за кем-то из Суворовых, была знакома с его родственницей, имеющей связи в новом правительстве, так она и попала к Георгию Николаевичу. Она уже приходилась дочерью учителя из Орла. Справку ей успели сделать и заверить в Орле. Тогда спешили переделать документы всем своим. В роду были художники, музыканты, известный актер. Пришлось открещиваться от всех, словно их и не было в природе. Ирина Аркадьевна встряхнула головой. «Нет, хорошего понемногу. Хватит пол мыть да горшки выносить. Профессор – вот оноsummumbonum– высшее благо!»
Через три недели Суворов получил квартиру и перевез туда свой нехитрый скарб. Самым ценным грузом у него были книги, но их перетащить было несложно. Георгий Николаевич складывал их в большую коробку и перевозил на санках, любезно предоставленных ему Ириной Аркадьевной. Надя помогала переезжать ему, вместе с ним тащила санки, и оттого переезд не показался Георгию Николаевичу обременительным. Девочка отвлекала его от душевных переживаний. Как ни странно, она расспрашивала его о предмете его научных изысканий. Кровать, шкаф и стол с двумя табуретками ему помогла перетащить Ирина Аркадьевна. Она категорически была против того, чтобы Суворов просил о помощи коллег.
– А я на что? – восклицала она.
– Я вам заплачу и за этот месяц, – сказал Суворов.
Ирина Аркадьевна открыла рот, чтобы возразить, но не возразила.
Квартира была на втором этаже. Большая комната и столовая выходили во двор, а маленькая на улицу. Ирине Аркадьевне очень понравилось и место, и сама квартира.
– Какая прелесть, весь день солнце в квартире, от восхода до заката!
Она расторопно расставила всё по своим местам, аккуратно и правильно(что несколько удивило Суворова)расставила и книги. Отдельно монографии, академические труды, отдельно методические пособия, справочники. Было видно, что у Ирины Аркадьевны есть чутье на книги. И руки ее, хоть и огрубевшие от простой работы, были изящной архитектуры.
– Вы где-нибудь учились? – задал ей вопрос Суворов.
– Да, – небрежно ответила Мартынова. – В женской гимназии, потом на всяких курсах. А до революции дома – музыке, рисованию, языкам.
– Скажите, – Георгий Николаевич помялся, – а ваш дом, семья?
– Да это всё было, разумеется, было… Да сплыло, – рассмеялась вдруг она. – Как и у вас, Георгий Николаевич. Простите. Имение наше было под Брянском. Заповедные места.
– Вам сейчас, наверное, негде жить? – спросил Суворов и похолодел. Он готов был поклясться, что только что спросил об этом Софью.
Ирина Аркадьевна затаила дыхание.
– Приходится снимать угол? – с отчаянием спросил Суворов.
Она молчала, она боялась произнести хоть слово. Лишь взгляд ее красноречиво выражал: да, жить негде! да, приходится снимать угол! да-да-да!
– Может, вы, Ирина Аркадьевна, не откажете мне в просьбе, и я думаю, так будет удобнее и для вас, и для меня… – Мартынова опустилась на табуретку. – …И согласитесь жить у меня. Мне места вполне достаточно, – стал торопливо убеждать Суворов. – Вон, какие хоромы! Тут танцевать впору. Мы не будем друг другу мешать, у вас будет своя комната, там вы прекрасно разместитесь с Надей. Кровать и стол со стульями мы купим.
При этих словах девочка метнулась в маленькую комнату.
– Мебель у меня есть, – сказала Ирина Аркадьевна. – Благодарю вас. Я только не хотела бы, Георгий Николаевич, чтобы вы мое согласие жить с вами восприняли превратно.
– Да что вы. Что вы, Ирина Аркадьевна! Боже упаси! Разве я похож на… похож на…
– Нет, вы ни на кого не похожи, – улыбнулась Мартынова. – Это Надя еще в первый раз заметила.
Какая у нее приятная улыбка, подумал Суворов, проговаривая про себя: «Вот и всё, Софи. Вот и всё…» Из маленькой комнаты выскочила Надя.
– Там такой вид! – воскликнула она. – Сразу и люди идут, и машины едут, и лошади! Лошади самые красивые!
– Что ж, тогда надо перевозить вас, – сказал Суворов. – Может, всё сегодня и сделаем? Всё равно день потерян.
«Для кого потерян, а для кого и приобретен, – подумала Мартынова. – Однако что это он так, о дне, как о жизни, сожалеет?»
– А что, – согласилась она, – давайте сегодня.
Вечером отмечали новоселье. Суворов за последние две недели впервые отвлекся от своей меланхолии, связанной с отъездом (скорее всего, окончательным)Софьи. Софья жила еще у него пять дней. Валетиком они, разумеется, не спали, он перебивался с согнутыми ногами ночь на столе, подстелив себе пальто, а в изголовье подкладывал наволочку с валенками внутри. На них заботливая тетя Клава, институтская техничка, умудрилась вышить буквы «Г», «Н», «С». Как оказалось, за восемь лет учебы и работы не было приобретено ничего, что могло понадобиться для такого вот элементарного предприятия, как приезд гостя. Принять гостя было негде, не было даже лишней подушки.
