— Власть над душами лучше не делить, — пробормотал грек, вытаскивая клинок из трупа своего недавнего сообщника.
Яростнее всех истреблял нагов Вима. Когда тяжелая плита начала вдруг опускаться, перекрывая проход, княжич, оказавшийся впереди преследователей, готов был броситься за уползавшими беглецами прямо во мрак Нагалоки. Ардагаст и Сунра с трудом оттащили его.
Наконец в пещере не осталось ни одного живого нага. Спотыкаясь о трупы, Вима подошел к отцу с низко опущенной головой. А тот вдруг обнял его за плечи и ласково усмехнулся.
— Спасибо, сынок. За то, что избавил меня от унижения перед этими тварями. Теперь я вижу, ты достоин царствовать. Царь должен уметь побеждать не только храбростью, но и хитростью. Или ты и впрямь был готов предаться душой и телом этой бритоголовой гадине?
— Ну уж душу-то я никому просто так не отдам. — Улыбка облегчения разлилась по простоватому лицу княжича.
Куджула перевел взгляд на Сунру.
— Кажется, кто-то хотел добыть мой нос? Предводитель кати опустился на колени.
— Прости меня, о подобный Гиту и Имре Сияющему. Ты царь, великий царь. А я всего лишь багадур. Я отказываюсь от мести за дядю Нилиру. Заплати только выкуп, чтобы не пострадала честь нашего рода. Отныне кати пойдут за тобой на любого врага.
Куджула поднял багадура и крепко обнял его. Потом обратился к Ардагасту:
— Скажи, откуда у тебя амулет Агарфарна, великого мага?
— Агарфарн? Мой воспитатель, волхв Вышата, унаследовал этот оберег от своего предка, великого волхва Огнеслава. Огнеслав… Да ведь это то же, что Атарфарн по-ирански! Еще помню: когда мы были в Пантикапее, у царя Котиса, Вышата назвал себя его родственником и показал перстень; на нем были звезда с полумесяцем и надпись «Царь Митридат Эвергет».
— Отец страшного римлянам Митридата Евпатора и царевны Роксаны! — воскликнул джабгу. — Значит, Атарфарн с Роксаной выбрались тогда из иного мира… Герай Кадфиз, мой предок, обязан был им властью над четырьмя племенами и покорением Бактрии.
— Этот оберег можно отдать лишь великому царю из рода Кадфиза. Так велело нам с Вышатой Братство Солнца.
— Братство Солнца! Его посланцем был Атарфарн… Ну и кто же этот великий царь?
— Клянусь Михром, из шести тохарских джабгу один ты достоин великого царства!
— Ты — наш царь! На что нам Гермей с его яванами! Слава Куджуле! — зашумели, потрясая оружием, кушаны и кати.
Сдержанная улыбка на миг озарила худощавое лицо джабгу.
— Сначала давайте выйдем из этих проклятых пещер. А потом… Что нам, дошедшим до врат Нагалоки, все земные цари? А чтобы не возвращаться из такого похода без добычи — снимите все золото с мертвых нагов.
* * *
Дружина Куджулы шла наверх, не зажигая факелов: от волшебного меча было светло, как днем. В темных переходах по-прежнему кто-то шипел, и ревел, и стучал копытами, но не смел показаться. И гремели под серыми сводами, среди забытых надписей и рельефов суровые слова Михр-яшта:
Он битву начинает,
Выстаивает в битве,
Выстаивает в битве,
Ломает войска строй…
И копья заостренные
Летят с древками длинными
Из рук лжецов напрасно,
Но не наносят ран,
Когда, не признан ими,
Бывает грозен Митра,
Чьи пастбища просторны.
Воины не замечали, что из тьмы за ними следили горящие глаза Черного Волка и зеленые глаза златоволосой пери.
— Теперь ни один подземный демон не посмеет встать на их пути. Разве только сам Трехликий…
— И он побоится. — Голос Зарины звучал почти злорадно. — Когда Чернобог пленил Даждьбога, спустившегося в подземный мир за Мораной, на помощь Солнце-богу слетел Перун в облике орла. И повелитель тьмы был сражен собственной стрелой. А здесь тоже сила Солнца соединилась с силой Грома.
Но в хищных глазах Сауархага не мелькнуло даже тени растерянности.
— Кроме богов и демонов, есть еще чудовища, заточенные в недрах земли в начале веков. Громадные, могучие, слишком тупые, чтобы кого-либо бояться. Нужно только уметь разбудить одно из них.
— И что же натворит на воле такая тварь?
— Больше, чем твой бабий ум способен представить…
* * *
Полсотни всадников из племени аспакенов четвертый день пробирались горными тропами Бандобены. Это племя много веков мирно возделывало землю в долине Кабула. Но в его жилах текла непокорная кровь степняков-массагетов. И когда чиновники явились собирать налоги по второму разу, донеся в Капису, будто крестьяне разграбили уже собранные деньги и зерно, несколько селений взялось за оружие. Усмирять бунтовщиков явился сам царь Гермей. Перепуганные старейшины изъявили покорность. Но самые молодые и отчаянные аспакены во главе с пастухом Аспаром сели на коней и скрылись в горах.
Только слишком много кровных счетов было между жителями долины и горцами. Аспакены не раз отражали набеги своих беспокойных соседей, а иногда и сами нападали на их стада и селения, в чем особенно отличался бесстрашный Аспар. Теперь ни пашаи, ни ашкуны, ни кати не пожелали приютить беглецов. Тем более что их преследовал Гермей с полусотней отборных всадников, закованных в железо. Ссориться с царем яванов, недавно опустошившим страну пашаев, не хотелось никому.
Аспар надеялся прорваться через Гиндукуш в Бактрию, к тохарам. Но Гермей (не без помощи кати) отрезал беглецам дорогу к перевалу Чамар, оставив им один путь — в страшную Долину Дэвов. Аспакены плохо знали горы и, только въехав в саму долину и увидев огромные трупы дэвов, поняли, куда попали. «Надо было укрыться в чаще и из-за деревьев обстреливать яванов», — с досадой подумал Аспар. Поздно! В устье долины влетели, сверкая начищенными панцирями и гребенчатыми шлемами, царские гвардейцы — сильные, тренированные юноши, сплошь эллины из лучших семей. Впереди, на белом коне, в панцире с позолоченной головой Горгоны на груди — сам Гермей. Ветер развевал красный плащ за его плечами, шевелил светлые кудри, выглядывавшие из-под изящного шлема в виде головы слона. Красивое правильное лицо царя светилось охотничьим азартом. Этот поход и был для греков не войной, а хорошим развлечением вроде охоты на горных козлов.
— Сдавайтесь, жалкие бунтовщики! Я не кровожадный варвар и сохраню вам всем жизнь… но не свободу, которой вы не достойны, ибо самой природой предназначены для рабства. Так учил Аристотель, которого вы не читали.
Греки захохотали. Куда этим скифским деревенщинам без доспехов, с одними луками и акинаками выстоять против тяжелой конницы, которой боится вся Индия? Сейчас они поползут на брюхе, моля о пощаде…
Вдруг из черного зева пещеры под рельефом трехликого бога показались по-скифски одетые воины в доспехах и горцы в плащах из козьих шкур.
— Куджула! Саошьянт, защити нас!
Перебросившись несколькими словами с Аспаром, джабгу сел на коня и в сопровождении дружинников и Гелиодора выехал вперед.
— Оставь их в покое, Гермей. Это самые мирные из твоих подданных.
— Кто же за них поручится? Демоны, которым ты поклонялся в этих пещерах? Эй, аспакены! За вас заступается мерзкий дэвопоклонник!
— Не я кланялся дэвам, а они кланялись моему мечу! — указал Куджула на трупы чудовищ.
— Это тебе, тайком совещающемуся с магами, астрологами и некромантами, впору молиться дэвам, — презрительно бросил Гелиодор.
— Как ты говоришь с царем, дерзкий?
— Ты уверен, что еще царствуешь? — Гелиодор сложил ладони перед лицом. — Харе Рама!
— Харе Кришна! — хором выкрикнули гвардейцы. Гермей растерянно оглянулся на своих всадников.
Все они, кроме пяти или шести, с отрешенными лицами выводили варварское заклятие:
«Рама, Рама, харе, харе,
Кришна, Кришна, харе, харе».
Цвет эллинского юношества, образованнейшие аристократы…
— Кто ваш повелитель, о бхакты? — торжественно спросил Гелиодор.
— Господь Кришна! — грянул слаженный ответ.
— А после него?
— Ты, о гуру Васудева!
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц. Гелиодор перевел тяжелый взгляд на Гермея.
— Теперь ты понял разницу между властью над телами и властью над душами? Надутый глупец, своим эллинским чванством ты погубишь все царство!
— Дхарма кшатриев — повиноваться царю. Разве не этому учит ваш Кришна? — нетвердым голосом произнес Гермей.
— Моя дхарма та же, что у Пандавов — вернуть себе престол. Я — потомок Деметрия Великого, завоевателя Индии, и Агафокла, царя-кришнаита! А ты — жалкий тиран. Смерть ему!
Кришнапты мигом обступили царя, оттеснив немногих верных ему воинов. Сверкнул меч одного из гвардейцев — и красивая белокурая голова покатилась по траве, а обезглавлгнное тело, извергая фонтан крови, тяжело рухнуло с коня. Другой гвардеец проворно соскочил с седла, снял с мертвой головы Гермея знаки власти и с поклоном протянул своему гуру. Милостиво кивнув, Гелиодор возложил на себя диадему и слоновый шлем.
