— Змея того разбил царь Езекия, — возразил Мелетий.
— Змеи, они живучие. И змеиные ученики тоже. На то и есть Перун в небе и воины его на земле, чтобы змеиное племя этим миром не завладело. В том воинстве и я, и люди мои.
— А где же ваши грозовые мечи? — усмехнулся один из дружинников.
— Они — не на таких, как вы. А те, на кого нужно оружие богов, в этом мире еще не перевелись. И не дай Перун, чтобы в их руки попала эта книга, слышишь, купец? Хоть и нет в ней ни заговоров, ни заклятий…
* * *
В лесу поблизости от Суздаля стоял небольшой монастырь. Владел он всего-то одним селом, и братия жила больше трудами рук своих, отчего в трудах молитвенных была не слишком усердна. Зато любили здесь чтение книжное, собирали и переписывали книги, порой такие, что и не всякий князь или епископ имел. Даже летопись свою вели. Сюда и привезли своего пленника Щепила с Мелетием, решив не заезжать в город. От разбойников за крепким монастырским частоколом оборониться можно, а если горожане прослышат да решат отбить знаменитого волхва, такая лихая ватага может собраться… К тому же келарем в обители был давний друг Мелетия Хрисанф, тоже изрядный любитель книг. Он-то и принял дружинников, поскольку игумен Иоасаф был в отъезде. Услышав о хорезмийской книге, Хрисанф загорелся:
— Давай-ка почитаем ее здесь. Я и братию приведу.
— Да годится ли в обители такое читать…
— Разве там ересь какая или богохульство?
— Такого там нет, а все же… Язычники ратоборствуют славнее царя Давида, о вере судят, будто отцы вселенские. Соблазн, ох, соблазн! — покачал головой Мелетий.
— Так на то и монастырь, чтобы соблазны одолевать.
— А вдруг донесет кто игумену или самому владыке?
— Не бойся, я таких позову, кто в книгах толк знает и зря болтать не будет, — заверил Хрисанф.
После ужина в трапезной остались не только дружинники, но и человек шесть монахов во главе с келарем. Волхв хитро улыбнулся и раскрыл книгу.
В это летнее утро улицы Таксилы, как всегда, заполняла пестрая многоязыкая толпа. Важно разъезжали на откормленных конях парфяне в шелковых кафтанах и широких складчатых шароварах — нынешние хозяева города. Помахивая плетками, раздвигали конями толпу саки — длинноволосые, бородатые, в высоких башлыках. С видом аристократов, для которых мало что важно, прохаживались греки в белых хитонах и гиматиях. Из-за занавесок паланкинов выглядывали знатные индийцы, и усыпанные самоцветами браслеты и ожерелья блестели на их смуглых полуобнаженных телах.
Но больше всего на улицах было простых индийцев. Их тела, то золотистые, как у загорелых греков, то почти черные, как у эфиопов, прикрывали лишь набедренные повязки — дхоти. Они больше всех суетились, спешили, зазывали, кланялись и торговались. Но именно они кормили, одевали и украшали и парфян, и саков, и греков, и своих знатных соплеменников. А еще — брахманов и бхикшу, сакских магов и джайнских аскетов-дигамбаров. Им, отрекшимся от мира, нужно так мало, но их самих так много, а их боги так требовательны и грозны… И никто лучше их, мудрейших, не знает, исполнил ли ты свою духовную дхарму и не родишься ли презренным чандалой, лишенным касты, или каким-нибудь скверным животным.
Внимание привычной ко всему толпы не привлекли трое всадников, въехавших в северные ворота: два молодых воина и женщина тех же лет. Все трое были одеты, как тохары или саки, и вооружены мечами и акинаками. У женщины, кроме того, был лук, а вместо тяжелого длинного меча — кривая греческая махайра. В седельных сумах лязгали доспехи. Один воин был темноволос и отличался мощным, но неуклюжим телом, другой, наоборот, строен, ладно сложен, с редкими здесь золотистыми волосами и такими же усами, лихо подкрученными на концах. Женщина держалась в седле не хуже своих спутников, но при этом не выглядела мужеподобной воительницей. Ее пышные черные волосы изящно падали из-под башлыка на плечи, а раскосые глаза с веселым любопытством разглядывали город и его обитателей. Вот она заметила уличного заклинателя змей, и все трое придержали коней.
Глядя на кобр, которые, раздув капюшоны и открыв пасти, покорно колебались вслед за движениями факира, могучий воин усмехнулся и сказал по-бактрийски:
— У них, наверное, ядовитые зубы вырваны.
— И все-таки змеи слушаются его, — возразила женщина.
— Его бы к тем змеям, что сами завораживают людей. Они тогда вот так же качались…
Засмотревшиеся на факира степняки не замечали сидевшего напротив с чашей для подаяний брахмана-аскета. Худой, жилистый, сложением он все же напоминал скорее воина, чем изможденного подвижника. Высокими скулами и желтоватой кожей он походил бы на жителя Уттара Куру [23], если бы не крупный острый нос. При виде трех всадников лицо его осталось по-прежнему отрешенным, но узкие черные глаза вспыхнули, как у змеи, заметившей добычу. Как только всадники подъехали к храму Сурьи-Солнца, аскет поднялся и зашагал к городским воротам. По дороге через предместье, населенное мясниками, актерами, палачами и другими людьми низших каст, он перебросился парой фраз с несколькими ражими молодцами. Из-за их засаленных дхоти торчали рукоятки ножей, лица же были таковы, что оставалось лишь удивляться беседам их обладателей с саньясином, устремленным духом к Высшему Началу.
За глинобитной стеной предместья он двинулся в гору, через безлесные холмы Хатхиал, в сторону золотого, увенчанного зонтом шпиля ступы [24] Дхармарад-жика. Заметив пастухов, тщетно пытавшихся согнать отару, он усмехнулся, поднял посох-трезубец и произнес нараспев:
— Ом, намашивая, мари, мари! — О, поклонение Шиве, овцы, овцы!
Повинуясь взмахам трезубца, овцы вмиг сбились в кучу, а саньясин небрежно прошествовал дальше, провожаемый восхищенными взглядами и низкими поклонами темнокожих пастухов. Он спустился с холмов, дошел до окружавшей ступу ограды, внутри которой в скромных каменных домиках ютились десятки бхикшу, но тут же свернул налево, в заросшую густым лесом долину реки Тамра-наль.
Уверенно раздвигая заросли посохом, аскет вышел к реке прямо у места трупосожжений. Босые ноги его бестрепетно ступали по серому пеплу и обломкам костей, нос не морщился от смрада наполовину обглоданных стервятниками трупов посаженных на колья преступников. Он подошел к каменной ограде, толкнул калитку. Мускулистый раб-стражник с мечом и молоденький ученик-брахмачарин почтительно сложили ладони. Ашрам — священная обитель — во всем напоминал соседнюю вихару, только вместо ступы в середине стоял храм Шивы, черные каменные стены которого покрывали причудливые и страшные резные изображения богов и демонов.
Саньясин пересек двор, без стука вошел в самый большой домик и небрежно сложил ладони перед сидевшим на циновке худым, но еще крепким стариком. Седина побелила его окладистую бороду, но почти не затронула завязанные узлом длинные волосы. Плечи старика прикрывала шкура тигра, чресла — оленья шкура.
— Да хранит тебя Шива, почтенный гуру! Большая опасность грозит не только ашраму, но и всему царству. Могу ли я говорить все… при рабе? — Саньясин бросил взгляд на стоявшего у окна высокого смуглого воина с пышными усами, в алом тюрбане. У пояса его висели кинжал и длинный двуручный меч-кханда.
— Говори все. Вишвамитра — не просто раб, но отважный кшатрий и начальник стражи ашрама. Он наделен лишь одним недостатком: почитает Вишну, но не Шиву.
— Знай же: в городе появились трое богомерзких нечестивцев из тех, что осквернили священные подземелья в Долине Ракшасов — Вима, царевич кушан, бродяга-сармат Ардагаст и его жена Ларишка, чаганианская княжна. И все трое сейчас в храме Солнца у Ашвамитры. А в предместье видели разбойных горцев-кати и среди них самого отъявленного святотатца — Сунру-багадура, любимца Куджулы. Я пытался духовным взором проникнуть в храм, но встретил магическую завесу.
— Похоже, Куджула решил прибрать Таксилу к рукам. Стоило бы известить царя…
— Если бы им не был Фраат, этот миролюбец и почитатель Солнца. Он не тронет ни людей Куджулы — чтобы не нарываться на войну, ни Ашвамитру — чтобы не ссориться с саками. Остается следить за всей этой шайкой.
— Вот ты и следи. Тебе ведь известны все темные мирские дела в городе, — улыбнулся гуру. — Это о тебе ничего не знают, кроме того, что ты пришел из царства Крорайна за Гималаями, в долине Тарима, где чтут наших богов.
— Меня зовут Шивасена — «Воин Шивы», и этого достаточно для почитающих Разрушителя.
* * *
Нагасена, настоятель вихары Дхармараджика, медитировал перед искусно вырезанным из красного дерева изображением Калачакры — Колеса Судьбы. Как всегда после визита госпожи Девики, супруги градоначальника Гударза, трудно было отвлечься от сансары — мирской суеты — и ее соблазнов. Нет, Девика явилась к нему не с обнаженной грудью, а в скромном сари, но из очень уж тонкой ткани, и так восторженно глядела своими черными бездонными глазами, внимая его рассуждениям о четырех благородных истинах… Пожелает он — и эта изнеженная красавица обреет себе голову и станет нищей бхикшуни [25]. Но… Не стоит уподобляться иудею Фоме, что учил знатных женщин не жить со своими мужьями, дабы заслужить рай, где властвует его распятый гуру. В конце концов среди разъяренных мужей оказался царь Майлапура. Он велел заколоть иудея копьем, что с удовольствием исполнил один брахман, забывший по такому случаю об ахимсе. Нет, пусть лучше Девика и Гударз и дальше осыпают вихары дарами и шепчут в ухо царю то, что нужно сангхе.
