разумом. Ничего серьёзного, впрочем: всего лишь структуризация, которая напрашивалась уже давно. Просто ранее я готовился к ней, просчитывая все варианты и подготавливая почву. Привносил порядок в господствующий Хаос, усложнял структуру фундамента и как бы закладывал в него множество элементов на перспективу.
А теперь решил развернуть то, что успел подготовить за субьективные года.
Почему именно сейчас, когда, на самом деле, можно было ещё подождать и после сразу сделать всё чуть лучше? Да мне просто было банально стыдно за то, как мой разум, могучий и почти совершенный, ощущался со стороны! Вот уж не знаю, как Анастасия всё видит телепатически, но сарай на фундаменте от колоссальной пирамиды — это смешно. И это надо исправлять, чем я сейчас и занялся.
А крысы подождут: чай, не шоколадные, под лучами клонящегося к горизонту солнца не поплавятся. Мне и надо-то всего час-другой объективного времени, а это совсем немного.
«Действуй!».
* * *
В то же самое время.
Перегородка с гулким стуком опустилась за спиной водителя, обеспечив полную звукоизоляцию, а в наступившей тишине раздались гулкие, протяжные гудки, исторгаемые динамиком смартфона. Сама Анастасия Белёвская сидела, поджав под себя ноги, и нервно теребила пуговицы на рукаве блузки. Она бы с удовольствием дала бы выход накопившемуся напряжению, но в служебном автомобиле, во-первых, и крушить-то было нечего, а во-вторых — звукоизоляция звукоизоляцией, но злоупотреблять ею всё равно было чревато. Мало ли?..
Но вот, наконец, гудки резко оборвались, сменившись уставшим мужским голосом:
— Слушаю, Анастасия.
— Андрей, я узнала нечто очень важное. Со связью всё в порядке? — Отнюдь не дежурный вопрос. На территории академии пришлось проводить отдельные работы по приведению защищённой связи в приемлемый вид, так как руководство до недавних событий этим почему-то не озадачилось несмотря на имеющиеся указы, заверенные печатями Тайных Палат.
Уже за одно только это бывшего директора можно было смело снимать с его поста, а ведь наследил этот ставленник консерваторов очень и очень изрядно.
— В полном.
— Геслер — чудовище. Я не знаю, как я этого не разглядела тогда. Наверное, и не пыталась, или была слишком удивлена его инстинктивной защитой, но это!.. — Несмотря на произносимые слова, в голосе девушки было куда больше искреннего восхищения и благоговейного трепета, нежели страха или ужаса. И это подтвердил бы любой телепат, оказавшийся сейчас рядом. Комиссар второй раз за последние дни выпустила эмоции из-под контроля, и вновь не то, чтобы отдавала себе в этом отчёт. Но у всех людей свои минусы, и не будь у Анастасии Белёвской этого, и она давно бы работала самостоятельно, без контролирующего её старшего коллеги. — Его разум и в тот раз меня впечатлил, но сейчас он изменился, сохранив видимость себя-прежнего! Он словно по команде может вырасти в невиданной сложности дворец, такой, какого даже у Императора нет! Геслер каким-то образом обошёл четвёртый и шестой законы, совершив нечто невозможное, нарушающее все наши…
— Настя! — Ворошилов вскинулся, словно кто-то наступил на его больную мозоль. И он явно понял, что с его подчинённой не всё в порядке. — Не мельтеши. И лучше вообще пока молчи, слушай меня. Обговорим всё при личной встрече. Успокойся, приведи мысли в порядок и хотя бы попытайся объяснять не как телепат телепату. Я в этих ваших делах ни черта не смыслю. Договорились?
Анастасия Белёвская ответила спустя пять секунд:
— Да. Я подъеду к твоему кабинету. И… прости за это, я была слегка не в себе.
И оставалась. Но на недовольство непосредственного начальника нарываться ей тоже не хотелось, а самообладание, как ни крути, оставалось при ней. Чуть-чуть.
— Я заметил. — На счастье девушке, недовольством от Ворошилова и не пахло. — Не задерживайся, жду у себя в кабинете.
И ведь действительно ждал, раздираемый любопытством. Всё-таки не каждый день опытная телепатка называла потенциального «коллегу» ни много, ни мало, а чудовищем. Да ещё и с таким трепетом в голосе, что в отношении Анастасии Белёвской, одной из самых молодых комиссаров десятилетия, вообще нонсенс…
Чем больше субъективных дней я проводил за развёртыванием заранее подготовленных конструкций в своём разуме, тем чётче становилось понимание того, что всё это «спрессованное» добро со стороны, да на контрасте с тем, что тут было несколькими реальными днями ранее, не заметил бы только слепой. Фундамент, в котором я скрывал заготавливаемые конструкты, ощущался совсем по-другому. Глубже, насыщеннее, сложнее. Многократно сложнее: на интересные решения я не скупился, и ограничений во времени, можно сказать, не ощущал тоже. Потому выходило всё так, что сам по себе нынешний фундамент был даже более пугающ, чем то, во что он должен превратиться уже в ближайшие объективные часы. Просто потому, что сейчас всё самое сложное в фундаменте всё-таки проглядывалось, а потом оно будет скрыто за стенами бастионов моего разума.
Так или иначе, но более не оставалось сомнений в том, что опасение, источаемое комиссаром Белёвской, было вызвано именно тем, что она сопоставила прошлое с настоящим. Банально прикинула, сколько времени на проведённые мною махинации должно было уйти у обычного телепата, присмотрелась получше… и испугалась. Даже со скидкой на опыт и систематическое образование, — которое я тоже отчасти получил, — я проделал огромную, прямо-таки колоссальную работу. Добавьте к этому изначальные масштабы моего развивавшегося не один век разума, и получите нечто впечатляюще-пугающее.
Благо, впечатляющего было больше, судя, опять же, по эмоциям девушки. Я бы почувствовал настоящий испуг или пропитанное ужасом удивление, так что монстра во мне не видят. Уже плюс, собственно.
Но вот объяснить то, откуда появились готовые к развёртыванию конструкты будет практически невозможно. Они слишком сложны сами по себе, так как я рассчитывал придержать их до той самой поры, когда ко мне в голову уже никто вот так не постучится. Не вышло: маскировку раскрыли так, словно её не было вовсе, — да и от маскировки у моих методов оказалось только название, — и теперь мне не оставалось ничего иного, кроме как возвести-таки свой бастион и скрыть внутри все самые сложные элементы, в нынышнем виде проглядывающиеся буквально везде. И не спрашивайте, почему я не предусмотрел внешний слой «обыденной простоты». Просто не подумал. Ошибся. Такое бывает, если начинаешь считать себя кем-то из ряда вон выходящим. Зазнался, и теперь вынужден на скорую руку доделывать то, на что, по-хорошему, нужно раза так в три больше времени.
Крысы? Подождут: с ними
