Я гневно возразил:
– Да что ты вообще знаешь о жизни, черт подери?! Ровно ничего, а рассуждаешь с таким апломбом, так самодовольно…
– Я просто пытаюсь тебя разбудить. Ну скажи, во что ты хочешь превратить свою Европу? В крепость? И будешь сортировать людей – кого впустить, кого оставить за воротами? Выбирать нужных иммигрантов?
– Перестань болтать глупости. Ничего ты не поняла. Мне не нужны никакие крепости, я не люблю стены. И я готов принять всех желающих.
– Надеюсь, что так, потому что я, может быть, и не отношусь к европейцам! И даже к испанцам! В нашей семье есть и Гурджиевы![110]
– Да плевать мне на твое происхождение, Пас! Я не копаюсь в родословных! Пусть в Европу едут все желающие, тем лучше! Но что касается меня, я не хочу отсюда уезжать, ты понимаешь разницу или нет? Я выбрал для себя вот такой удел – не покидать Европу, ясно? Потому что считаю ее прекрасной, потому что мне здесь хорошо, потому что я вижу то, что рядом со мной, и знаю, что находится далеко, и вот этого «далеко» мне не нужно, усвой это раз и навсегда.
– Уже усвоила: месье скукожился, месье залез в свою скорлупку и будет там сидеть до скончания века.
Я вдруг устал от этого спора. Вынул из кармана смартфон и показал ей мэйл, который неделю назад прислал мой друг Жюль, работавший в банке одной из стран Персидского залива: «Окружающий мир рушится; с марта наша группа сократилась на треть; банкиры спиваются; египетские салафиты палят направо и налево; полицейские-белуджи расстреливают детей в Манаме[111]; Йемен в огне; китайская экономика пошатнулась; монархи Персидского залива закручивают гайки; в общем, если ты еще жив, имеешь работу, жену и ребенка, считай себя счастливчиком и стучи по дереву. Чао, парень!»
Пас вернула мне смартфон и пожала плечами:
– Не могу определить – это благоразумие труса или страхи бизнесмена?
– Ты слишком глупа! Или слишком избалована!
С этими словами я встал и покинул ресторан.
Я шел куда глаза глядят. Долго шел. Не останавливаясь, чтобы выпить в этом городе, охваченном вакханалией праздников. Громкая музыка неслась из дворцов, поглощаемых черной водой, но все еще державшихся на своих древних каменных фундаментах. Чего только не видели и не знали эти дворцы! А я все думал и думал о ее словах. Неужели Венеция – это могила? Да нет, скорее дверь в вечность. Плавучий сейф красоты. В котором достаточно картин, фресок, порхающих ангелов и вознесений, способных сделать меня счастливым на тысячу лет вперед. Страх? О каком страхе может идти речь в этом городе, если он сам – полная противоположность страху?! Нет, страх не здесь, а вокруг. В тех далеких краях, где свидетельства прошлого уничтожались без всяких разговоров.
Он звал меня. Я видел его тело, блестевшее в лунном свете. И я направился к нему – к гигантскому мальчику, который так меня потряс. Да и Пас тоже, вне всяких сомнений. Я был уже в нескольких метрах от него, как вдруг обнаружил, что статуя находится в прозрачной клетке. Да, мальчика заключили в клетку из плексигласа, заперли на четыре массивных висячих замка. Мало того, что неукротимого мальчика с лягушкой лишили ласки ветра и звезд, рядом с ним еще топтались двое полицейских в форме.
Как тебе объяснить, Эктор? Ты будешь надо мной смеяться, но это заточение мальчика повергло меня в глубокую печаль. Оно всколыхнуло воспоминания, которые я хотел похоронить навсегда, которые были причиной моего затворничества. Те самые воспоминания, которыми я так и не поделился с твоей матерью. Воспоминания о том, что случилось со мной далеко от Европы. Почему они всплыли именно сейчас? Потому что до тех двух событий я был этим самым мальчиком, только-только начавшим открывать мир с его бескрайними возможностями.
Видишь ли, Эктор, я ведь не всегда был таким, как сейчас. Я был странником, я изучал мир – сначала, в студенческие годы, эдаким почтовым голубем на службе своей жажды экзотики, а затем на более прозаической службе у Фирмы, которая в течение нескольких лет использовала меня как репортера. Притом далеко, очень далеко от Европы. И если сегодня я решил больше не трогаться с места, на то имелись веские основания: я уже знал все, что происходит за ее пределами, знал, что жизнь слишком драгоценна и слишком коротка, чтобы снова рваться в дальние края.
Меня подкосили два события. Первым стал природный катаклизм.
Ты еще ничего не знаешь о цунами 2004 года. Впервые за много лет природа напомнила о себе западному миру таким сокрушительным способом. Конечно, мы переносили и ураганы, и наводнения, но они редко кого-нибудь убивали. И нам уже не помнились настоящие природные апокалипсисы. Такие были уделом далеких от нас народов, нищих смуглых босяков, с которыми у нас нет ничего общего. Но когда цунами ударило и по нашим соотечественникам, безжалостно сокрушив святыню по имени «каникулы», вся наша уверенность в собственной неуязвимости разбилась вдребезги. До той поры мы знали о цунами все больше по картинам, например по гравюре Хокусая[112]: утонченно-кружевной пенный гребень волны навис над рыбацкой лодчонкой, застывшей в элегическом покое.
Но цунами 2004 года было совершенно иным, до жути реальным: море словно ринулось в атаку на скопища западных туристов. Этот удар выглядел тем более разрушительным, безжалостным, даже коварным, что пришелся в самое сердце места, слывшего безмятежным раем. Пхукет… пальмы, прозрачная вода, массаж и увлекательная и такая доступная ночная жизнь. Вкуснейшая лапша с креветками. Вкуснейшие креветки с соусом, куда нужно макать лапшу. Извини за эту пошлость, но, увы, здесь она вполне уместна.
Волна-убийца обрушилась на берег в 0.58 по Гринвичу и отступила, оставив после себя десятки тысяч погибших и столько же пропавших без вести. Фирма тотчас забронировала мне билет на ближайший рейс в Таиланд. Я вышел из самолета вслед за толпой спасателей в фосфоресцирующих куртках – они стекались со всего света на помощь местному населению, задыхавшемуся от бесчисленных трупов и столь же бесчисленных просьб выдать тела погибших. Дети, напуганные исчезновением родителей; родители, сходившие с ума от страха за исчезнувших детей… Город был повергнут в шок, ужас распространялся по нему со скоростью чумы. Мэрия Пхукета стала генеральным штабом этого кошмара. Организационные способности тайцев сказались и тут: каждая секция здания занималась гражданами определенной страны, в каждой из них принимались запросы, работали представители соответствующего посольства – чем дальше, тем менее способные успокоить выживших и унять собственную панику. Но страшнее всего были информационные доски – большие белые деревянные щиты, на которых вывешивали фотографии для опознания найденных тел. Сотни мертвых лиц, ожидающих, когда им вернут имена.
