class="p">Глава 11
После Рождества начиналась череда гуляний, ярмарок, балов и маскарадов.
25-го после литургии народ высыпал на улицы и отправился на Неву. Здесь, напротив Адмиралтейства были построены огромные деревянные горки, высотой в несколько этажей, как в каком-нибудь аквапарке (ну, там спуск «Камикадзе»), а шириной метра два. Горки были развернуты навстречу друг другу, так чтобы, съехав с одной, можно было тут же оказаться у лестницы на другую.
Саша отметил про себя, что в аквапарках 21-го века все расположено далеко не так разумно.
Горки были выложены ледяными плитами поверх деревянного основания и залиты водой, а наверху увенчаны башенками с шатровыми крышами и украшены елками и флагами. И взрослые катались на них вместе с детьми, причем независимо от сословий. Можно было увидеть и девушку в цветастом платке, и мастерового в картузе, и гимназиста, и даже офицера или чиновника.
Отстояв службу в Большой дворцовой церкви, братья (Никса, Саша, Володя и Алеша) в сопровождении толпы гувернеров от Зиновьева и Гогеля до Казнакова и Рихтера тоже отправились гулять. Правда в толпу народа их не пустили, но посмотреть на действо позволили.
Вращались карусели, взрывались хлопушки, звенели бубенцы, был слышен смех, людской говор и крики торговцев. Пахло медом, пирогами и хвоей.
— В Таврии не хуже, — заметил Зиновьев.
— Ага! — кивнул Никса. — Пойдемте в Таврию.
«Таврией» назывался сад Таврического дворца, куда пускали по билетам, которые раздавали желающим из высшего слоя общества.
Саша попытался, было, убедить себя, что простые речи, площадная жизнь и небогатая одежда поверх не самых чистых тел ему милее утонченных аристократов, но не получилось. Там в 21-м веке у него тоже был дом со шлагбаумом, охраной и консьержкой. Так что хождение в народ было временно отложено.
— В Таврию, так в Таврию, — заключил он.
Рождественские гуляния подарили ему целый набор бизнес-идей. Во-первых, он заметил, что хлопушки есть, а конфетти нет. Хлопушки были либо пустые, либо с кусочками разноцветных тканей, а это, сами понимаете, не то.
Во-вторых, серпантин тоже отсутствовал от слова «совсем».
В-третьих, все ёлочные игрушки были либо из бумаги, либо из папье-маше. Стеклянных ёлочных украшений аборигены не знали.
В-четвертых, ни в одной лавке, ни на одном развале, ни у одного коробейника он не обнаружил ни одной рождественской открытки.
С последними он точно пролетел. Пока там Крамской нарисует! Дорого яичко…
А ведь к Пасхе нарисует. Наверняка, у них пасхальных открыток тоже нет. Да и к масленице нарисует.
Со стеклянными игрушками тоже пролетел. И тут уж до следующего Нового года. И смогут ли они сделать такой шарик, чтобы он был не слишком тяжелым для еловой ветки, и при этом стоил не как хрустальный сервиз?
Зато идеи серпантина и конфетти внушали некоторую надежду.
Конфетти, кажется, сделать проще.
За этими мыслями он не заметил, как они дошли до Таврического сада.
Здесь был залит каток, по периметру которого сидела на лавочках аристократическая публика в сюртуках, шинелях, шубках и кринолинах. Причем независимо от возраста.
И пыталась приладить коньки.
Именно не надеть, а приладить, точнее привязать к обуви кожаными ремешками.
Коньки принес и выдал Гогель.
Саша покрутил изделие в руках. Во-первых, лезвие выходила далеко вперед и было загнуто вверх и назад. Во-вторых, над ним располагалась металлическая платформа в форме подошвы и шириной с сапог, снабженная скобами по бокам, что очень напоминало крепление для лыж. А пятку должна была обхватывать жесткая кожа с теми самыми ремнями.
— Не помнишь, как надевать? — сочувственно спросил Никса.
— Не помню, но догадываюсь, — сказал Саша.
Просунул носок сапога между скоб и затянул ремешки.
Кажется, его мама, там в будущем, рассказывала ему про коньки для начинающих под названием «Снегурки», которые были в ходу при Сталине и Хрущеве. Их также привязывали к валенкам.
— Все-таки коньки должны жестко крепиться к подошве, а этот завиток лезвия вообще непонятно зачем. Отпились и сделать острый выступ.
— Ну, без этого не можешь, — усмехнулся брат. — Кстати, говорят, Петр Великий так и сделал, когда был в Голландии: привинтил коньки к сапогам и заскользил по льду к верфи.
— И куда что делось? — спросил Саша. — Почему такой регресс?
— Эти коньки английские. После Петра не катались почти, а теперь опять вошло в моду.
— Вот так и трудись на благо отечества, — усмехнулся Саша. — Все равно все забудут и начнут все тоже самое у англичан покупать.
Он встал со скамейки и попытался проехать по льду. Коньки оказались на удивление устойчивыми, пожалуй, лучше, чем гаги. И он глубоко задумался, стоит ли отпиливать бессмысленный исторический завиток.
Из толпы катающихся появился папа́ в гусарском мундире под руку с мама́ в платье с кринолином. Улыбнулся Никсе, обнял его за плечи, ухитрившись не упасть. Посмотрел сквозь Сашу и укатил дальше.
— Ладно не в первый раз, — тихо сказал Саша. — Ну, вот, что ему от меня надо? Не пью, не курю, не безобразничаю, даже не матерюсь почти, учусь, как проклятый.
— А еще переписываешься с Герценом, поешь вольные песенки и объявляешь голодовки, — в том ему продолжил Никса.
— Да! Страшные преступления!
Мимо пролетела Тина Ольденбургская в нежно-голубом платье (естественно с кринолином) и короткой шубке, развернулась, очевидно увидев Никсу, и медленно проплыла в обратную сторону. Брат с достоинством тронулся за ней, поклонился, как в менуэте и галантно предложил руку. Тина заулыбалась настолько счастливо, что Саша понял, что ему можно спокойно убираться на другой конец катка.
Ну, вот кто его за язык тянул. Зачем рассказал Никсе о том, как она на него смотрит?
А если бы не рассказал? Что бы изменилось? Ну, стало бы одной счастливой улыбкой меньше.
В конце концов она только милая двенадцатилетняя девочка. Нашел отчего расстраиваться, старый дурак!
Он сделал несколько кругов по катку, догнав и обогнав Никсу с Тиной. Всегда катался неплохо, хотя и давно. Вспомнил быстро, и тело помнило. Прежний хозяин на катке явно бывал, и не один раз.
Солнце село, опустились синие сумерки. В небо один за другим поднялись из-за Таврического дворца и полетели к Неве китайские фонарики. Его фонарики. Скоро их образовалась целая стайка. Она росла. И вот в небе загорелась огненная россыпь, затмевая созвездия.
Он подъехал к скамейке, сцепил руки на затылке, запрокинул голову и стал любоваться.
Кто-то опустился на лавочку рядом с ним.
Это была нимфетка номер два: Женя Лейхтенбергская.
— Саша, мне можно здесь посидеть? — спросила она.
— Конечно, — кивнул он.
— Очень красиво! — сказала Ее Высочество, указав глазами на небо.
Он улыбнулся.
О чем можно говорить с тринадцатилетним
