— Вам надо прорвать осаду или доставить в осажденный город продукты, боеприпасы и солдат? — уточнил я.
— Одно без другого невозможно, — ответил он.
— Почему? Наверняка испанцы не создали сплошную оборону. Зимой это трудно, особенно им, не привычным к холодам. Насколько я знаю, Гарлем находится рядом с озером, на котором уж точно врагов нет, — возразил я.
— Мы доставляем им припасы малыми партиями по льду озера и реки Спарне, на берегах которого он стоит, — произнес скрипучим голосом до сих пор молчавший Филипп ван Марникс. — Испанцы выставили там патрули, которые обстреливают наших людей днем и ночью.
— А вы не пробовали их убрать? — поинтересовался я.
— А смысл?! — пожал плечами советник князя. — Как только начнется перестрелка, им сразу придет подмога из лагерей, расположенных неподалеку.
— Убрать можно без шума, особенно ночью, и провести обоз в город по руслу реки, — подсказал я.
— Интересная мысль! — сразу ухватился Вильгельм Оранский. — Надо поискать среди наших солдат таких, кто способен это сделать.
— Дайте мне десяток опытных солдат с крепкими нервами, и я их обучу, как это делается, — предложил я. — В юности мне приходилось несколько раз снимать турецкие караулы.
— Может, вы и возглавите операцию по проводки обоза и солдат в город? — задал вопрос Филипп ван Марникс.
— А что, это хорошая мысль! — моментально отреагировал князь. — Назначаю вас командиром этого отряда.
— Я готов доставить в Гарлем обоз и солдат, но оставаться там до конца осады не входит в мои планы. На море больше пользы принесу, — сказал я.
— До конца и не надо. Проведете обоз — и возвращайтесь, — разрешил князь Оранский.
— И еще одно условие: никто не вмешивается в мои действия. Где, когда и как — решать буду один и отвечать за успех операции тоже один, — потребовал я.
— Мы согласны, — торжественно произнес князь Вильгельм. — Завтра утром уточним, сколько саней и солдат пойдут в город. Сколько вам потребуется времени на подготовку?
— Дня три, — ответил я и попросил: — Было бы хорошо, если бы за это время разнесся слух, что мы собираемся в очередной раз пойти на прорыв в том же месте, где и в предыдущие. Наверняка у испанцев здесь есть осведомители.
— Точно есть! — весело согласился князь. — Можете не сомневаться, завтра весь лагерь будет знать о готовящейся очередной попытке, а некоторые — еще и о месте, где попробуем прорваться. Оно будет с противоположной от озера стороны.
2
Падает снег. Лохматые снежинки опускаются медленно, плавно. Ветра нет, поэтому иногда кажется, что они висят в воздухе, не собираясь опускаться на землю. Потеплело, поэтому снег не скрипит под ногами. На белом фоне силуэт водяной мельницы кажется огромным темным валуном. Вдоль стены, обращенной к реке, движется часовой. На левом плече у него висит аркебуза, ремень которой испанец придерживает левой рукой, а в правой держит зажженный фитиль. Я вижу только еле заметный бордовый огонек на кончике фитиля. Смена караула была с полчаса назад. Часовой еще не устал и не замерз, прохаживается туда-сюда. В сторону реки, как мне кажется, не смотрит. Так понимаю, ему плевать, что какой-нибудь конькобежец проскочит в город с мешком продуктов. Видимо, испанцы уверены, что несколько мешков с едой ничего не решат, что город скоро капитулирует.
Часовому надоедает ходить. Он останавливается у стены, прислоняется к ней левым плечом. Бардовый огонек поднимется вверх, на уровень головы. С него сдувают пепел. Огонек ненадолго становится ярко-красным, освещает лицо с черными усами и бородой. В этот момент из-за угла дома бесшумно выходит белый силуэт, приближается к часовому, замирает. Я нарядил свой «спецназ» в белые маскировочные халаты, которые пошили горожанки Лейдена из простыней. Когда испанец отрывает плечо от стены, чтобы пройти вперед, к нему сзади прилипает белый силуэт. На часовом кираса и шлем-морион с широкими полями, что усложняет убийство. Резать горло надо спереди. Я слышу только сдавленное хрипение и вижу, как огонек, вновь ставший бардовым, падает в снег и исчезает. Рядом укладывают мертвого часового, забирают его шлем, кирасу, аркебузу, сумку с патронами и запасными фитилями, короткий меч. К белому силуэту присоединяются еще четыре. Они бесшумно открывают дверь в жилую часть мельницы, заходят внутрь. Тянутся долгие минуты. Мне кажется, что я сделал бы все намного быстрее. Вот они выходят, нагруженные трофеями. Наверное, перерыли всю мельницу и выгребли всё мало-мальски ценное.
Я с Яном ван Баерле, Дирком ван Треслонгом и еще пятью «спецназовцами» подхожу к ним, и мы вместе идем в сторону следующей водяной мельницы. Их на правом берегу три. Еще одна была на левом, метрах в ста от городской стены, но ее сожгли осажденные, чтобы не служила укрытием для испанцев. Вторая пятерка выдвигается вперед, чтобы показать себя в деле. Это ландскнехты — немецкие наемники-пехотинцы. Бойцы опытные, привыкшие к крови, не знающие жалости. За медную монету они вырежут деревню, а за серебряную — город.
Часовой на посту возле второй мельницы стоит лицом к реке, поставив аркебузу прикладом на снег и держась обеими руками за ее ствол. Огонек фитиля почти не виден под толстым слоем пепла. Испанец то ли задумался, то ли высматривает жертву на речном льду. Он не слышит человека, подошедшего сзади, а потом, уронив аркебузу и фитиль, вскидывает обе руки к шее. Поздно хвататься за шею, когда ее перерезали до позвонков. Во второй мельнице возятся еще дольше и выходят нагруженные еще больше. Не удивлюсь, если узнаю, что один из мешков набит отходами помола полуторамесячной давности. Но я не возникаю. Ребятам пообещали, что все трофеи будут их. Это в придачу к десяти даальдерам на каждого.
Часовой у третьей мельницы негромко вскрикнул, когда ему перерезали горло. Мертвое тело опустили на снег, а потом ждали минут пять, как я учил. Из мельницы никто не выглянул. Наверное, спят. Зимой спится крепче, чем летом, и сны снятся реже. Всё замерзает, даже мечты.
Когда пять человек заходят внутрь мельницы, я говорю Яну ван Баерле:
— Иди к обозу. Пусть начинают движение, — а потом поворачиваюсь к Дирку ван Баерле: — А ты — в город. Пусть открывают ворота, готовятся к встрече.
Река делит город на две неравные части. Большая — слева от нас. В Голландии грунтовые воды близко, поэтому высокие стены здесь не строят, зато роют очень широкие рвы. Обе части города защищает ров шириной пятнадцать метров, сейчас покрытый льдом, и каменные стены высотой метров пять и с многочисленными круглыми башнями с высокими острыми крышами, из-за чего напоминают наточенные карандаши. Гарнизоном командует Вигбольт ван Рипперда, ставленник князя Вильгельма, предупрежденный о нашей ночной операции.
Оба юноши растворяются в темноте. Они спешат выполнить важное задание, внести посильный вклад в благородное, даже святое, по их мнению, дело. Я пытался объяснить им, что революция — это передел собственности, который совершают старые подлецы руками молодых придурков. Не поверили. В их возрасте максимализм считает, что скачет на идеализме, не подозревая, что тащит его на горбу. Да и неприятно сознавать, что ты — дурак, которого используют втемную.
Я подхожу к мельнице, жду, когда оттуда выйдут мои ландскнехты.
— Двое останутся здесь со мной, а остальные могут зайти внутрь и отдохнуть, — разрешаю я. — Но будьте наготове.
— Да, шевалье, — произносит капрал Бадвин Шульц — рыжеволосый и конопатый здоровяк.
Меня весь обоз называет шевалье, хотя отлично знают, что я не французский рыцарь. Видимо, у них благородный иностранец, хороший воин, ассоциируется именно с шевалье.
Первыми, примерно через час, подходят четыре сотни солдаты. Я выстраиваю три сотни на берегу справа, а четвертую — слева. Фитили потушены, но в каждой сотне есть медный сосуд с горящими углями, чтобы быстро поджечь их, если враг пойдет в атаку. Мимо солдат начинают проезжать нагруженные сани. Двигаются молча и быстро, чтобы успеть до рассвета. Обоз длинный, сто семьдесят саней. На них хлеб, мука, бобы, соленая и вяленая рыба, оружие, порох, несколько фальконетов и клетка с почтовыми голубями. Птицы считаются более надежными почтальонами, чем люди. Они не предают и не могут заблудиться.
