Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант

– Войдите, Григорий Петрович, – сказал наконец Поскребышев и тут же начал писать обыкновенной, школьной ручкой в журнале посещений, аккуратно макая перо в чернильницу.

Неожиданно яркое после вчерашней непогоды январское солнце било косыми лучами поперек сталинского кабинета. Будто не разгар зимы на улице, а началась уже пришвинская «весна света». Кабинет был знаком Шульгину по кинофильмам, фотографиям сороковых-пятидесятых годов, по рассказам Новикова, по шестаковским воспоминаниям и своему последнему посещению. В нем было совсем не страшно. Скорее – уютно, по-домашнему как-то, потому что были здесь нарком с вождем наедине, не давила атмосфера совещаний и заседаний, когда присутствующие излучали ощутимую даже для самых толстокожих ауру страха, то замаскированного, то откровенного до неприличия. Да и то! Как пел Высоцкий: «А завтра кто в могиле, кто в почете!» Причем кто где – до последнего момента не знал никто.

– Курите, товарищ Шестаков, если хотите, – радушно предложил Сталин, подвигая через стол коробку папирос. Не каждому позволялось. Вроде как получить понюшку из табакерки императора Павла. Честь, однако.

Шульгин, пока что отстранивший память и моторику Шестакова в сторонку, но крайне вежливо, мол, обожди немножко, Григорий Петрович, сейчас я лучше знаю, как быть, взял «Герцеговину», размял в пальцах, похлопал по карманам, вспоминая, где спички.

Сталин взглядом указал на серебряную спичечницу, в которую была вставлена коробочка отнюдь не отечественного «Гиганта», а натуральных шведских. Сашка прикурил, и, пожалуй, в глазах его что-то такое промелькнуло, наверняка невозможное для Шестакова. Ирония или просто воспоминание про рассказ Эренбурга о судьбе плохо кончившего жизнь спичечного короля.

– А что делать, Григорий Петрович? Нет у меня времени и желания чиркать и ломать десяток, пока одиннадцатая загорится. Разве что передать и это производство в ваш наркомат? У вас, помнится, процент брака поменьше?

Шульгин слегка пожал плечами.

– Поменьше, товарищ Сталин… Хотя бывает, куда ж денешься?

Вождь вдруг помрачнел лицом, однако голос его оставался крайне благодушным.

– Товарищ Шестаков, вы – умный человек? – и прозвучало это одновременно и вопросительно и утвердительно.

– Да, товарищ Сталин. Надеюсь – да, – сделал он на всякий случай оговорку.

– А что такое, по-вашему, – умный? – и посмотрел на собеседника очень пристально.

– Я думаю – это способность адекватно реагировать на обстановку и принимать верные в данных обстоятельствах решения. Образование и должность к понятию «ум» безотносительны…

Сталин склонил голову к плечу.

– Хорошо сказано. В определенных обстоятельствах так и есть. Однако заметно, что независимо от окружающей обстановки образование у вас дает себя знать.

Шульгин промолчал. А что? Бояться ему совершенно нечего. Не мог он избавиться от ощущения, что нынешний Сталин и Андрей Новиков – одно и то же. Слишком много друг ему рассказывал о пребывании в этом теле, наводящем ужас на окружающих, в том числе якобы и на самого Черчилля в будущие годы. Да и при самом остром развитии ситуации ни Виссарионович, ни Поскребышев, сидящий за дверью, ничего ему сделать не смогут. Охрана в коридоре – тоже. Просто не успеют. Другое интересно. Сталину сейчас пятьдесят восемь, ему – тридцать пять, Шестакову – сорок два, психологической же разницы в возрасте не чувствуется.

– Теперь дальше, – продолжил Сталин с прежней интонацией. – Вы – смелый человек?

– Скорее всего. В Мировую войну кресты даром не давали. Тем более – на море. Страшновато моментами было, не скрою, а так – ничего, служил, воевал…

– То в Мировую. Там много героев было. А вы и Николая Ивановича не испугались.

Шестаков изобразил на лице легкое презрение.

– Николай Иванович? По-моему, германская торпеда или мина в холодной Балтике страшнее этого придурка! С крейсера «Паллада» из тысячи человек ни один не спасся, да и еще были случаи. А тут…

Пропустив мимо внимания последние слова, Сталин сосредоточился на первых.

– Придурка? Очень правильно сказано… Именно. Тем не менее мы ему доверяли. Очень доверяли. Так может, и мы – тоже?

Здесь пришлось сохранить покерное лицо. Ни малейшего движения мышц. Словно вообще не услышал.

Вождь прищурился, глаза окружили добрые морщинки.

– А меня вы – боитесь?

Спрашивают так – надо так и отвечать.

– Нет, товарищ Сталин! – (Как с борта в воду.) – Уважаю, восхищаюсь как человеком и руководителем. Вижу в вас воплощенную волю партии. А бояться? Знаете, один писатель не так давно выразился: «Не бойтесь врагов, они всего лишь могут вас убить. Не бойтесь друзей, они всего лишь могут вас предать. Бойтесь равнодушных, ибо только с их согласия существуют на Земле предательства и убийства».

– Хорошо сказано, товарищ Шестаков, хотя я не совсем уверен, что это имеет отношение к конкретному случаю. Но согласимся. Вас, по крайней мере, равнодушным никто не осмелится назвать…

Разговор начинал приобретать странный оборот.

При этом Шульгин видел, что за минувшие двое суток Сталин стал каким-то другим. Как только сделал первый шаг в сторону от накатанной колеи. Сдал Ежова на год раньше срока, прислушался к Лихареву, простил Шестакова… Разумеется, судьба нескольких мелких чекистов значила для него даже меньше, чем ничего, однако, однако…

Да и как иначе, исходя из теории и личного опыта?

МНВ – оно и есть МНВ. Минимально необходимое воздействие. Гениально придумал Азимов, если, конечно, ему не подсказал идею «случайно» встретившийся аггрианин.

Полгода под контролем столь сильной личности, как Андрей Новиков, не могли не деформировать сталинский характер. Именно в сторону большей терпимости, большей рассудительности (в политическом смысле, но не только).

Велика ли беда, что того варианта пока еще не было? А вдруг был – хотя бы в виде отброшенной будущим тени? Или не просто тени, а чего-то совсем нам недоступного, исходя из теории взаимопересекающихся и взаимодействующих жгутов реальностей. Иногда – путем пробоев искры через изоляцию, иногда – неким подобием электромагнитной индукции. Скажем, оказались поблизости точки того сорок первого и этого тридцать восьмого – и пожалуйста. Чистый мозг здешнего Сталина получил импульс от удвоенной мощи своей личности, совмещенной с матрицей Новикова, плюс добавился еще какой-то куммулирующий эффект. Знать о подобном мы ничего не знаем, но предположить-то можно? Совсем свободно допустить, что и отсюда туда распространяется некое поле, корректирующее сейчас поведение Сталина-Андрея в сорок первом.