Мишкины размышления прервал раздавшийся сбоку шорох.
– Мама? Ты что, все слышала?
Мать, ничего не отвечая, молча обняла Мишку и прижала его к себе.
– Мама, не надо плакать, я как лучше хотел… Я что, что-нибудь неправильно…
– Все правильно, Мишаня, все правильно, ты – молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать, и правда он тебя думать научил, вот только не рано ли?
– Но если я все правильно… почему же рано?
– Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.
Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор – от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли отрока, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь – не игра.
Как простила его за это мать? Размышлять на эту тему было совершенно бесполезно. Ответ на такой вопрос знают только матери. И это совершенно никак не зависит от того, в каком веке они живут.
* * *
После произошедшего жизнь на пасеке вроде бы не изменилась, только в разговорах, после долгого «обета молчания» нет-нет да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?
Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.
– Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?
– Не знаю, не слыхала о таком.
– Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится и заразу сюда не принесет?
– Кто ж его знает, а ты что задумал-то?
– Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет, как дела в селе и можно ли нам возвращаться.
– Не знаю… батюшка, что скажешь? Может, и правда пса послать?
– А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит да заразу с собой принесет. Что тогда?
– Можно Чифу на шею что-то яркое привязать, – влезла в разговор Машка. – Ну хоть платок. A в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит, Юлька померла, и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?
– Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!
– Михайла! Не трожь сестру! – рыкнул дед. – Я тебе что сказал! А ну убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что, Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?
– А что ж делать-то?
– Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо, и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…
– Батюшка, да что ж ты делаешь? – заголосила мать. – Не пущу сына на смерть!
– Молчать, баба! Нашим мужам на смерть ходить – не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!
– Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
– Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете, мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки и, обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
– Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
– Не трогай мать, урод! – Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку. – Опусти, отпусти, я сказал!
Немой вроде бы даже и не сильно двинул рукой – отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
– Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет, – тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лавра уже сплелись в схватке.
– Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!
Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
– Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа, и тут же правую руку резануло болью – дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч, – дело десятое. Следующий выпад – тычком в солнечное сплетение – заставил Мишку скорчиться на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе, подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала, потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.
Долго разглядывать «пейзаж после битвы» Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:
– Ты на кого оскалился, щенок?
Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал – откатился в сторону, палка ударила в землю.
«Щенок, говоришь? Ну я тебе сейчас покажу цирк на паровой тяге! Щенков ты путных не видел, отставной майор!»
Мишка еше раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно – в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой, ухватив его за шиворот (действительно, как щенка), потащил к деду.
