Потом я начал медленно снижаться. Голос друга и путеводителя посоветовал мне ласково:
– Взгляните себе под ноги. Что вы видите?
Я посмотрел себе под ноги. И увидел. Сперва смутно, потом все более и более отчетливо.
– Я вижу пол, – сказал я моему другу.
Он обрадовался:
– Расскажите нам об этом прекрасном поле.
– Это дощатый пол, – охотно начал я. – Он темный от времени, склизкий. Он мокрый. И теплый. Я стою на нем в сапогах. Сапоги мои грязны.
– Поднимите глаза выше. Посмотрите на свои ноги, руки. Оглядитесь по сторонам. Что вы видите?
Я начал озираться. Повертел перед глазами растопыренными пальцами. То, что я увидел, мне не слишком понравилось. Мне не захотелось рассказывать об этом.
А мой друг пророкотал весело:
– Мы с интересом ожидаем вашего рассказа, находясь здесь, в прекрасном месте.
– Ну… – занудил я, совсем как Мурзик. – Это… Руки у меня, значит, красные, распаренные. В мозолях. Я нахожусь в городской бане. Я банщик. Я подаю тазы и шайки, приношу мыло. Я вижу множество голых мужиков…
– Это аристократическая баня?
– Да нет, какая там аристократия, господин… Так, фигня. При государе императоре-то, при Наву, помните? Наоткрывали этих бань, ну, общественных, чтобы народ, значит, вшей по улицам не трусил… Вот в такой общественной, прости Нергал, баньке и подвизаюсь. Народишко грубый, хамоватый, мытья не любит. А то! С них же за это трудовую деньгу дерут. А коли патруль на улице на ком вошь обнаружит – в тюрьму посадят. Непременно. В яму. И засекут кнутом, чего доброго. Вот и ходят в баньку-то. Скрипят, а ходят. Такие дела, господин… Давеча мы с моим напарником друг другу чуть бороды не поотрывали… – Я захихикал. История вдруг показалась мне забавной. – Напарник-то пьяный пришел. Ну, я тоже выпивши был. Слово за слово, сцепились – за что уж, и не вспомнить. За бороды друг друга, значит, волтузим. В парилку влетели. Там пар, сыро, народу голого полно. А мы в сапогах да ватниках. Повалились на пол и покатились. Он до горячего бассейна докатился и сверзился, только брызги полетели! «Ой, – вопит, – сичас сварюсь! Братушка, вынимай меня!» Я его вытащил… Мужики хохочут, с полок падают, как те клопы…
В таком духе я продолжал с полстражи. Потом учитель Бэлшуну начал выводить меня обратно, в нынешнюю жизнь:
– Я хочу, чтобы вы знали – то была прошлая жизнь. Сейчас у вас другая жизнь. Сейчас вы вернетесь в ваше нынешнее воплощение. Позвольте вашему сознанию вернуться в ваше тело. По хлопку… алеф… бейс… гимл!
Он хлопнул в ладоши. Я открыл глаза. Учитель Бэлшуну ободряюще улыбался мне, но я видел, что он растерян. Я и сам был здорово обескуражен. Мне почему-то было очень стыдно. Как будто меня застукали за онанизмом.
Я резко сел на кушетке. Голова у меня закружилась, и учитель Бэлшуну торопливо подхватил меня, не дав упасть.
– Тише, тише, друг мой…
– Что это было? – спросил я, лежа в его объятиях и глядя на него снизу вверх умоляющими глазами.
– Только сон, – ответил он, почти матерински.
– Нет, это был не сон, – возразил я и забарахтался. – Да пустите же, больше не кружится.
– Вы не упадете?
– Да нет, со мной уже все в порядке. Все прошло.
Он уложил меня обратно на кушетку и сел в ногах.
– Вы знаете, – упрямо повторил я, – что это не сон. Это подлинное путешествие. Такое же подлинное, как у всех остальных. Я был там. Я осязал этот склизкий пол, эти горячие шайки с водой, слюнявую бороду моего напарника… Слышал, как гулко отдается хохот по всей бане. Я был там! Я там был! Я был этим…
Мои губы искривила судорога. Я не мог больше говорить. Я чувствовал себя глубоко униженным.
Учитель Бэлшуну взял меня за руку.
– Друг мой, – проговорил он прочувствованно, – я удивлен не меньше вашего.
– Обещайте мне… – пролепетал я. – Обещайте, что об этом никто не узнает…
– Разумеется. Строго конфиденциально.
– И Цира… Цира тоже.
– Цира? – Он поднял брови. – Помилуйте! Вы стесняетесь Циры? Это все равно, что стыдиться медсестры! Она научный работник.
– Ну… Мы с ней… иногда… Мне бы не хотелось, чтобы она знала обо мне такое…
Он беспечно махнул рукой.
– Да бросьте вы! Цира может что-нибудь посоветовать. В конце концов, она может найти этому объяснение. Да и то, дружище, – он опять сжал мой локоть, – ведь это только одна из множества ваших жизней. Вы можете прийти ко мне на следующей седмице и мы с вами попробуем снова. Отправитесь в другую жизнь. Я уверен, что в вас воплощена очень древняя душа. Цира – та просто видит это. Я непременно приглашу ее на следующий сеанс. Она может углядеть что-то, чего мы с вами при всем желании разглядеть не в состоянии.
Я сдался.
– Ну, хорошо… Только мне бы не хотелось, чтобы Цира…
– Возможно, ваше новое путешествие доставит вам иные, более приятные воспоминания.
Я попробовал сесть. Мне это удалось. Голова больше не кружилась. Только на душе остался противный осадок. Будто банная мокрота пристала к пальцам и никак не хотела сходить.
* * *
Не ведая ни о какой банной мокроте, Мурзик, тем не менее, о моей ходке к учителю Бэлшуну проведал. Не иначе, как от Циры. Дня полтора вокруг меня вился, не знал, как подступиться. А потом вдруг незатейливо повалился мне в ноги и стал упрашивать, чтоб я и ему, значит, дозволил опять к учителю Бэлшуну сходить.
Я удивился. Поглядел сверху вниз на мурзиков толстый загривок.
– Что, Мурзик, еще в какую-нибудь жизнь попутешествовать хочешь? Может, ты в позапрошлом воплощении и вовсе министром был, а? А то и императором!
Мурзик поднял голову. На лбу у него осталось красное пятно.
– Не, – вымолвил он. – Мне и та жизнь сгодилась, первая…
– Понравилось десятком командовать?
– Не, – снова повторил мой раб, – что там, командовать… Я, это… Я по сотнику стосковался. Ну так стосковался – мочи нет! – Для убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы покрепче. – В груди все горит. Родное же сердце, близкий человек…
– У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот твой сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты можешь по нему скучать?
Мурзик упрямо мотал головой.
– Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у учителя Бэлшуну, – там-то он живой…
– Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя прошлая жизнь ему совершенно неинтересна. Для науки перевоплощений серое бытие какого-то десятника, Мурзик, не представляет ни малейшей ценности.
– Ну… а если вы ему записку напишете? Вам-то он не откажет. А я уж за то… ноги вам буду мыть и воду пить, богами клянусь!
– Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?
Мурзик безмолвно вылупил глаза.
