Стюардесса мило нам улыбалась и показала рукой, что нам надо пройти налево. Там располагался салон первого класса. Это был специальный борт, где был оборудован такой салон. Я знал, что у нас в этом рейсе будут три места в первом классе, но Солнышку и Серёге специально не сказал об этом, решив сделать им подарок.
И подарок удался. Они были очень удивлены, что мы теперь будем сидеть не втроём в одном ряду, как мы сидели, летев в Лондон, а вдвоём. Было всего три ряда и двенадцать кресел. Наши с подругой места были в первом ряду слева и когда мы сели в свои большие кресла, ноги даже не доставали до противоположной переборки. Солнышку первый класс очень понравился. В нем было намного просторнее, чем в маленьком Фальконе, на котором мы летали во Францию.
Стюардессы нам были очень рады, предлагая помощь в размещении. Весь «Аэрофлот» был в курсе написания мною песни «Стюардесса по имени Жанна» и поэтому все меня считали своим среди воздушных бортпроводниц. Солнышко заняла, как всегда, своё любимое место у иллюминатора, а я сел рядом в проходе. Мне было без разницы, где сидеть, а моя невеста любила смотреть, как мы взлетаем и садимся.
Пока команды пристегнуть ремни не было, я решил выяснить у Сереги, зачем он притащил Жанну в аэропорт.
— Она очень просилась и я не смог ей отказать, — ответил тот.
— Ты свою Ирину с собой везде возил, — продолжил я, — и чем это, в результате, закончилось?
— Это другое. Я не знаю, как у меня выйдет с Женькой, а с Жанной точно всё получится.
— Дело твоё. Я не против, просто надо было нас заранее предупредить.
— Она ждала меня у подъезда. Для меня это тоже было неожиданным.
— Я обратил внимание, у тебя все девушки с именами на букву «Ж» подбираются. Смотри, чтобы какая-нибудь Жозефина третьей у тебя не появилась.
Я улыбнулся и подумал, что сам совсем недавно завёл себе в Париже любовницу по имени Жасинта. Но Серёге, как и Солнышку, об этом знать совсем необязательно. Тем более, это дочь самого президента Франции, а здесь уже политика. Правда, Ситников уже, наверняка доложил Андропову о моей вероятной связи с дочкой Валери Жискар Д’Эстена, но Андропову по должности это было необходимо знать.
Общение с женщинами сделало Серёгу более общительным и иногда даже многословным. Ну это для тех, кто хорошо знал его до этого, когда он в разговорах чаще молчал, чем говорил.
Солнышко, когда я вернулся на своё место, спросила меня, что сказал Серега.
— Сказал, что Жанна ему нравится, — ответил я на её вопрос, — и что она перехватила его сегодня утром прямо у подъезда. Ему было неудобно её прогонять.
— Я так и поняла, — сказала она. — Он идёт по твоим стопам и тоже завёл себе двух женщин.
— Ты, всё-таки, меня до конца не простила.
— Простила, не переживай. Всё окончательно забудется, когда у нас появится малыш.
— Я согласен, только чтобы ты была счастлива, уже в Лондоне перестать предохранятся. В этом случает и Маша будет настаивать на этом.
— Ты же знаешь, что мы обе этого очень хотим.
— Ну смотрите. У меня в роду были двойни, так что родите мне сразу четырёх малышей, вот тогда узнаете. Четверо это не двое, забот будет выше крыши.
— Ух ты! А ты ничего мне не говорил об этом.
— Это я специально молчал, чтобы ты меня не замучила своими просьбами о ребёнке. Ну а теперь мне деваться уже некуда. Ты себе представляешь, что у вас с Машей будет сразу столько детей?
— Да мы просто умрем от счастья, когда такое случится. Вот теперь я тебя окончательно простила. Представляешь, как Маша этой новости обрадуется.
— Представляю. Твои-то родители уже морально готовы к этому, а мама Маши что на это скажет?
— Её мама знает, что её дочь влюблена по уши в тебя. Но вот к остальному её придётся аккуратно и постепенно подготовить.
Да, а момент со второй тёщей я совсем упустил из виду. Я, кажется, начинаю завидовать тем парням, которые женились на девушках-сиротах. Солнышко, посмотрев на мою кислую физиономию поняла, о чем я думаю.
— Сам эту кашу заварил с Машей — сам её и расхлебывай, — заявила она с серьёзным видом, но веселые огоньки в её глазах говорили о том, что она довольна.
Тут самолёт стал выруливать на взлетную полосу и загоревшееся табло вежливо попросило нас пристегнуть ремни. Первый класс был заполнен наполовину и это было очень удобно для нас. Никто посторонний не лез к нам с разговорами. Солнышко смотрела в иллюминатор, как мы оторвались от земли и медленно набираем высоту. Я решил для себя не ломать голову над проблемой со второй тёщей, так как дети, если они, конечно, появятся, родятся только в следующем году. Но что-то мне подсказывало, что «залетят» мои подруги очень быстро и получится, что тот недавний сон станет вещим.
Стюардесса, которую звали Катя, предложила нам пледы. Я отказался, а Солнышко решила его взять. Мало ли ей захочется спать и тогда им можно будет укрыться. А пока она взяла меня за руку, что означало мир в нашей семье. Я был согласен даже на шестерых детей, только чтобы Солнышко была довольна и счастлива. Нам предложили что-нибудь выпить и мы заказали два кофе. На тележке, которую подвезла нам Катя, лежали разные конфеты и шоколадки, одну из которых я и купил Солнышку по её просьбе.
А я купил себе газету Нью-Йорк Таймс. Она была пока без цветных фотографий, которые появятся на её первой странице только в 1997 году. Меня интересовали музыкальные новости и, в частности, завтрашняя церемония вручений премий «Грэмми». Газета всегда отличалась корректными статьями и вежливыми комментариями, поэтому я не рисковал нарваться на какого-нибудь оголтелого писаку, который с детства ненавидел Советы и в своих опусах всегда поливал грязью всё, связанное с моей Родиной. Солнышко прижалась ко мне и тоже пробегала глазами вчерашние новости.
А вот и небольшая статья о церемонии, где упомянули и о нас, как о самых главных претендентах на «граммофон» и не один. Среди других, кроме нас, называли Барбару Стрейзанд, группы The Eagles и Fleetwood Maс. Да, серьёзные у нас конкуренты подобрались, ничего не скажешь. В моей истории награду за «Альбом года» получила группа Fleetwood Maс, да и Барбара Стрейзанд получила тогда две статуэтки. Был вариант, что мы вообще пролетим с наградами и фортуна повернётся к нам спиной или нижней её частью, чтобы не менять кардинально ход истории.
— Не волнуйся, — сказала мне Солнышко, — мы обязательно победим. Потому, что я тебя люблю и потому, что ты гений. Я перед отлетом звонила маме, они с папой тоже уверены в нашем успехе. А Маша так вообще заявила, что мы получим все три статуэтки.
— Маша и не то ещё может сказать, ты же её знаешь. Вот проболталась про нас с ней, хотя теперь даже лучше получилось.
— Она хорошая и талантливая девушка и очень тебя любит.
— Ревнуешь?
— Есть немного. Но и она тоже меня к тебе ревнует. Так что тебе в этом плане крупно повезло.
— Мне больше всего в жизни повезло с тобой.
Солнышко улыбнулась и погладила меня по голове.
— Какой же ты у меня ласковый. Я так счастлива, что ты у меня есть.
Тут нам привезли завтрак, так как обед будет только через шесть часов. Главное, с этими часовыми поясами не запутаться. В Нью-Йорке сейчас глубокая ночь, а у нас время близится к полудню. Чувствую, что в Лондон мы прилетим абсолютно выбитые из временной колеи.
Завтрак был вкусным, а после него Солнышко решила поспать. Я её накрыл пледом и пересел к Серёге, благо место с ним рядом было свободно. Тот тоже уже позавтракал и листал какой-то журнал.
— Нам обязательно надо в Лондоне закупить побольше новой музыкальной аппаратуры, — сказал я своему другу.
— Я уже думал об этом и кое-что подобрал, — ответил тот. — Но всё упирается в деньги.
— Деньги у нас будут, так что бери то, что нам жизненно необходимо. Ты у нас в музыкальных новинках разбираешься лучше, поэтому на этом не экономь. Кстати, держи три тысячи фунтов на мелкие расходы.
— А сколько мы получим за наше участие в концерте?
