– Он никогда не переступал порога церкви. Должно быть, набожность у тебя от Монтини. Как бы то ни было, его семья из Сестри-Леванте, с берега Генуэзского залива. Он приехал в горы, в Бергамо, в поисках работы. Тогда там как раз строили вокзал и было много работы. Семья твоей матери держала печатню. Однажды он шел на работу и увидел твою мать в окне. И сразу влюбился в нее, вот и все.
– А почему они переехали в Вильминоре?
– Твой отец получил работу на руднике. Но затем ему сказали, что за такой же труд в Америке платят вдвое больше. Поскольку твоя мать с детства жила в достатке, он чувствовал, что должен обеспечить ей жизнь, к которой она привыкла. Поэтому отправился сколачивать состояние.
– И ты знаешь, куда он поехал?
– Есть в Америке такое место, Железный Хребет называется, в штате Миннесота.
– Ты знаешь, как он умер?
– Я знаю только то, что сказали и вам. Что он погиб из-за несчастного случая в шахте.
– Но его тело так и не нашли, – возразил Чиро.
– Чиро, – торжественно сказал Игги, – ты теперь мужчина. Хватит ждать его возвращения. Надейся на что-то настоящее, на то, что принесет тебе счастье.
Чиро смотрел вперед, думая, а есть ли на белом свете хоть что-нибудь, что может это счастье ему принести. Эдуардо подтолкнул его локтем, чтобы брат ответил.
– Va bene, Игги, – произнес Чиро.
– Делай то, что должно, и жизнь ответит тем же. Так всегда говорил мне мой отец.
Они остановились в Клузоне – доставить посылку местному каменщику. Игги привязал лошадь к изгороди за зданием почты. Эдуардо и Чиро сидели в повозке, уплетая свой обед. Чиро, прищурившись, рассматривал домики, взбирающиеся по склону холма, раскрашенные в желтый и белый, бледно-голубой с охристой отделкой, мшисто-зеленый, с черными ставнями… Отсюда они выглядели кукольными. Чиро никогда не уставал разглядывать дома. Он восхищался красотой фасадов и тосковал по надежности, которую они воплощают.
На другой стороне улицы какая-то девушка запирала дверь дома, белого с темно-синей отделкой. Потом она надела соломенную шляпку с длинными красными лентами и завязала их под подбородком. Чиро видел оборки ее белой юбки, достававшей до высоких кожаных ботинок.
Она повернулась и пошла по улице. Это была Кончетта Матроччи.
– Ты куда? – крикнул Эдуардо, когда Чиро спрыгнул с козел. – Мы опоздаем на поезд!
– Я мигом.
Чиро перебежал через дорогу. Кончетта обернулась, увидела его и ускорила шаг.
– Нет, пожалуйста… Постой, Кончетта!
– Я не хочу с тобой разговаривать, – сказала она, когда Чиро обогнал ее. Но остановилась.
– Я не хотел навредить тебе, – сказал Чиро.
– Слишком поздно. – Кончетта обогнула его и пошла дальше.
– Почему ты в Клузоне? Тебя отослал дон Грегорио?
– Нет. Мать решила, что так будет лучше. Я живу у тети.
– Это он должен был уехать, не ты и не я.
Кончетта остановилась и повернулась к Чиро:
– Зачем ты все разрушил?
– Он использовал тебя!
– Ничего подобного. Выйти за какого-нибудь шахтера – не для меня. Я хотела достигнуть большего. – Глаза Кончетты наполнились слезами.
– Ты бы не смогла выйти за него, – сказал Чиро, разочарованный ее невежеством. – Он же священник.
– Много ты понимаешь, – ответила Кончетта. – Я бы никогда не полюбила тебя. Мне не нравится, как ты ходишь гоголем по площади, таская дрова и камни, громко болтаешь и отпускаешь шуточки. Одежда всегда в грязи, а на еду набрасываешься, будто тебя больше никогда не накормят. Я наблюдала за тобой, Чиро, так же, как ты наблюдал за мной. Тебе место в трудовом лагере. Может, там тебя исправят.
– Может. – Вместо того чтобы побороться за себя, вместо того чтобы убеждать ее в том, что правда, а что ложь, он уступил. Невозможное навсегда останется невозможным.
Эдуардо энергично махал руками с противоположной стороны дороги.
– Прощай, Кончетта, – сказал Чиро и поспешил к повозке. Он не оглядывался, но на этот раз потому, что просто не хотел.
После смерти Стеллы Джакомина почти не разговаривала. Она следила за домом, стирала белье, готовила еду, но радость ушла вместе с ее девочкой. Джакомина знала, что должна быть благодарна: у нее еще пятеро здоровых детей, но благополучие многих никогда не возместит утрату одного.
Энца же чувствовала, что горе потихоньку отступает, что оно уже не так властно стискивает сердце. Она заботилась о младших, взяла на себя кое-какие домашние обязанности, лежавшие прежде на матери. Марко почти не появлялся дома, разъезжая между Скильпарио и Бергамо.
– Сегодня нужно еще доставить посылку в Вильминоре, – сказал Марко, войдя в дом перед ужином.
– Давай я отвезу, – вызвалась Энца. Она целую неделю ждала весточки от Чиро Ладзари. Он обещал проведать ее, и она поверила ему.
Практичная девушка не тоскует, а действует, сказала себе Энца. Она ведь знает, что Чиро живет в монастыре в Вильминоре.
Готовя повозку и лошадь, она вспоминала то удивительное ощущение близости, что возникло меж ней и Чиро в тот вечер, когда они ехали в Вильминоре. С ним было легко, и ей нравилась его внешность: эти густые волосы непривычного песочного цвета, забавное кольцо с ключами на поясе и красный платок, повязанный вокруг шеи, – такие надевали шахтеры, отмывшись после смены. Он был ни на кого не похож – а в горах такое встречалось нечасто.
Чиро помог Энце отвлечься от горя в день похорон Стеллы. Он словно отодвинул границы того ужасного дня. В его поцелуе была надежда.
Энца вывела Чипи из конюшни, и тот по привычке направился к югу, в сторону Вильминоре. Он двигался спокойной рысцой, и лицо Энцы холодил легкий ветерок. Когда она ехала с Чиро, ночь была непроглядно черной, но лампа давала достаточно света. Энца тогда наслаждалась беседой. Часто потом, хлопоча по дому, она вспоминала его слова о том, что он надеется на новый поцелуй.
Теперь она жалела, что так и не поцеловала его во второй раз. Потому что одного поцелуя недостаточно. Как и одного-единственного разговора. Энце столько нужно было рассказать Чиро Ладзари.
Въехав в Вильминоре, она направила повозку ко входу в монастырь, где высадила Чиро неделю назад. Она чувствовала уверенность, но, еще важнее, волнение перед предстоящей встречей. Чиро совершенно точно будет рад ее видеть. Разве он не сказал, что хочет снова с ней повидаться? Даже если он не будет рад, если будет холоден и груб, по крайней мере она узнает о его подлинных чувствах. И будет счастлива, если перестанет представлять его поцелуи каждый раз, когда откладывает книгу, или вспоминать его объятия, когда развешивает белье.
Энца спрыгнула с повозки на землю, позвонила в колокольчик у входа в монастырь и стала ждать. Вскоре дверь открыла сестра Доменика.
