— Со стороны обвинения выступает Казакевич, пройдоха редкостный, — сообщил затем адвокат, — другой бы за столь небольшую плату на моём месте не стал бы и связываться, но ради принципов попробую — таки его обставить. Задача не из лёгких, прямо скажу. Ну ничего, привлечём к делу ваших друзей, Кимову и этого… как там его… ну, который с телевидения…
— Артур Саламатин.
— Да, так вот, привлечём их как свидетелей защиты… и ещё они мне предлагали. Судьёй, кстати, будет О`Келли. Слыхали?
— Никогда в жизни.
— А были бы юристом — так наслушались бы историй про Альберта Карловича. Старикан весьма знаменитый. Кстати, славится своей справедливостью. Не факт, что это нам поможет — но славится.
— Да уж…
— Вы, главное, не беспокойтесь. Являетесь в суд в назначенное время — а дальше уж моё дело. Если что — созвонимся, а вообще завтра встречаемся в Останкинском суде.
Адвокат допил кофе — местом встречи была забегаловка на остановке — и, вежливо попрощавшись с клиентом, отправился по своим делам. Юрий посидел ещё немного и пошёл к Заозёрскому.
А там его уже ждали друзья — вокруг раскладного столика сидели Артур, Виктор и Вера.
— Кира скоро будет, — сразу объяснил Артур, — она сейчас Аполлона с друзьями на вокзале встречает.
Юрий сел за стол; Артур снял крышку с большой кастрюли; комнату наполнил жаркий запах свежесваренных пельменей.
— Сам готовил, — похвастался Саламатин.
— Да ты гений кулинарии, — Точило наложил себе пельменей и щедро полил их майонезом.
Немного поговорили; потом, как всегда легко и неожиданно, вошла в квартиру Кира.
— Всё в порядке, они прибыли.
Виктор разлил по кружкам горячий глинтвейн; Вера поставила на стол конфеты и печенье.
— Держись, Юрий, —
— Держусь. — ответил Юрий.
— Напридумывали всяких дурацких правил, а потом честные люди мучаются. — заявил — Вот взять бы и изменить их.
— Если бы я знал что так всё повернётся, то я бы никогда бы этого не делал. — сказал Юрий; затем, глотнув пол стакана глинтвейна, продолжил, — нет, всё равно бы сделал.
…Как ни приятны спокойные дни, как не хочется нам подольше задержаться в них — когда не нужно никуда спешить, когда можно отдыхать, заниматься своим делом, разговаривать с друзьями за стаканчиком чая — но всегда вслед за ними настаёт черёд беспокойств и деловой суеты.
Так и для наших героев пусть и не совсем уж идиллические, но всё же относительно мирные времена сменились временами тяжёлыми; и наступил день суда.
Все, кому следовало, явились в назначенный час к удивительному в своей нелепости, похожему на розовый гриб с какими — то причудливыми балюстрадами и балкончиками, зданию Останкинского суда.
Юрий сразу же увидел своего адвоката — тот вылез из жёлтого кургузого такси перед самыми дверями и, сделав Точиле какой — то знак рукой, скрылся внутри. Тут же Юрий заметил и ещё кое — кого — со стороны станции метро грозно надвигалась процессия министров и прочих государственных деятелей, явившихся сюда защищать своего маршала.
…Впереди, как и следует, шествовал Аполлон; кожаное пальто развевалось на ветру, на груди колыхалась трёхцветная ленточка — всем своим видом премьер напоминал о заправском, прожжённом революционере.
Следом шли Фортуна — с альбомным листом, на котором было красным фломастером написано «Руки Проч от Писателя Точила» и Георгий с плакатиком «Свобода информации — национальная идея России»; а за ними — Монета и Ася.
Юрий и шедшие с ним Артур, Виктор и Кира замедлили шаг; Аполлон, заметив их, остановился; и тут Точило заметил, что в руке у него — маленький оранжевый громкоговоритель.
Премьер поднёс его ко рту, повернулся к своим сподвижникам — и начал:
— Учил Точило в лихих боях…
Демонстранты тут же подхватили:
Держать во славе российский флаг.
Отцом и братом Точило был,
Сухарь последний с бойцом делил.
В дыму походов, в огне боёв
Ковал победу, громил врагов.
На белорусов и на Пекин
Победно войско своё водил.
Точило, братцы, пример для нас,
Ему поможем в тяжёлый час!
За честь отчизны я жизнь отдам,
Не дам в России гулять врагам!
— Это уже перебор, — пробурчал Юрий и хотел было подойти к Аполлону, чтобы высказать ему своё мнение о подобных акциях, но тут из дверей судилища высунулся Маламедов.
— Ответчик, свидетели, вы что тут топчетесь? Десять минут до начала!
И, не успев перекинуться парой слов с друзьями, Юрий поспешил внутрь.
…Зал суда наполнялся народом. Точило сразу же отметил обилие зевак и репортёров; у многих из них были диктофоны и камеры.
— Смотрю, вниманием общественности наше дело не обделено, — заметил он адвокату.
— А вы как думали? — откликнулся Маламедов, — если свидетелем по делу проходит скандально известный телеведущий, а причиной всему — взорвавшая Сеть книга, глупо удивляться ажиотажу…
— О, да это же Иван Доскен! — из толпы навстречу Юрию и адвокату вышел высокий человек в чёрном костюме — Казакевич, — здравствуй, Маламедов.
— Привет, Казакевич.
Юристы пожали друг другу руки.
— Мы вас уделаем, — предположил Казакевич.
— Это мы ещё посмотрим, — ответил Маламедов.
— Так, господа, все по местам, все по местам!
В зале появились двое судебных приставов — те самые Рыжков и Солодков, что несколько дней тому назад участвовали в аресте Юрия.
— Здравствуйте, господин Точило, — не то с насмешкой, не то серьёзно поприветствовал ответчика Солодков, — пройдите на своё место, вон на ту скамью.
Большие настенные часы показали полдень; в зал вошёл судья Альберт Карлович О`Доэрти. То был высокий старик — нет, скорее благообразный старец, с длинными седыми волосами и окладистой седой бородой, облачённый в чёрную судейскую мантию. Он шёл медленно и важно — может быть, потому, что осознавал себя королём этого судебного мирка, князем юриспруденции — а может быть, просто потому, что был стар и ходить быстро ему было тяжело.
Он дошёл до судейского места — и вдруг остановился, с удивлением пялясь на собственную кафедру. Там стоял какой — то совершенно посторонний человек — странный смуглый дед неопределённого возраста и национальности.
— Извините… — набравшись смелости, заговорил он, — пятисотку не разменяете?
— Да как вы сюда попали? — вскочил с места пристав Солодков.
— Дак открыто же было… вы разменяйте пятисотку, а то в магазине отказываются…
— Иди, иди отсюда, здесь тебе не ларёк, — подошёл к незваному гостю Рыжков.
— Вы разменяйте… я уж и в магазине просил, и в этом… в кахве…
— Так, вот, держи, — О`Доэрти сунул деду пять банкнот, — и уходи остюда.
— Ох, спасибо! Вот спасибо вам! Вот что значит добрый человек…
— Послушайте, уведите его уже отсюда!
Приставы взяли старика под руки и повели к выходу.
— Зачтётся вам доброе дело, ох, зачтётся! Вот попадёте на тот свет, нужно вам там будет пятисотку разменять — вам и разменяют!..
— Встать, суд идёт, — дождавшись, пока экс — обладателя пятисотки вывели из зала, ударил молотком О`Доэрти.
Все встали; Виктор и Кира едва удержались, чтобы не разразиться звонким смехом.
Потом последовала обычная перекличка адвокатов и свидетелей; наконец, последний из них назвал свои имя, фамилию и дату рождения, и заседание началось.
— Даю слово господину Казакевичу, — возгласил судья.
— Ваша честь, — адвокат слегка наклонил голову в сторону судьи, — уважаемые дамы и господа, — также слегка поклонился он всем прочим, — думаю, все вы уже наслышаны об этом вопиющем случае. Я думаю, вы уже знаете об этой вылазке врагов частной собственности и государства, об этом очередном покушении на устои нравственности, об этой, скажу без преувеличения, попытке подрыва самых основ нашего общества…
— Господин Казакевич, не увлекайтесь, — вмешался О`Доэрти, — насколько я знаю, ответчика обвиняют в нарушении договора. Так давайте из этого и будем исходить, а вылазку устоев и покушение на основы оставим на внесудебное время.
— Да, ваша честь. Так вот…
…Пока суд да дело, на улице перед зданием этого самого суда происходили события, тоже достойные внимания.
Аполлон сотоварищи всячески старались привлечь к своему митингу общественное внимание — кричали, орали, топали ногами, снимали всё происходящее на телефоны; Ася предлагала ворваться в суд и сорвать заседание, а Фортуна призывал во славу России писать на стенах здания гадости.
