на минимуме, иногда это критически важно. А после незаконной операции я всё снова зашил и понадеялся, что молодой организм вкупе с медикаментозными вливаниями, справятся.
— Вы меня спасли и что теперь об этом думают главврач и тот старший хирург, которые меня списали?
Док улыбнулся, первый раз за всё время крайне откровенного разговора.
— Люди не любят признавать свои ошибки, так что я уверен, мне всё это обязательно выйдет боком. Однако, я не сожалею о том, что сделал. Я получил бесценный врачебный опыт, да и вам помог выкарабкаться, остальное всё лирика.
— Спасибо Артём Абрамович — вполне искренне поблагодарил я. — С меня причитается.
— Кажется я понял по какой причине вы внушаете доверие — неожиданно проговорил док после длинной паузы.
— И по какой же?
— Этот ваш новый голос, он действительно похож на голос Высоцкого. Это немного гипнотизирует. Геннадий, а вы не пробовали почитать стихи или что-то спеть из его репертуара.
Ну вот, и док туда же — подумал я, тут же вспомнив идентичную просьбу Наташи.
— Артём Абрамович, а вы случайно не забыли, что ещё вчера утром вы мне не то что петь, а и говорить не разрешали?
Услышав мою отповедь, доктор ударил себе ладошкой по лбу и сам перевёл разговор на другую отвлечённую тему. Разговор лился дальше, но в какой-то момент я заметил, что он, хочет затронуть какую-то важную ему тему, но почему-то не решается.
В итоге взявшись сразу расставить все точки, я сам задал вопрос, прервав его на полуслове:
— Док, давайте рассказывайте, что там вас так волнует?
Кац резко замолчал, вроде как замялся, но тут же взял себя в руки.
— У меня есть одна просьба — проговорил он немного дрогнувшим голосом. — Наташа, она чувствительна к силе, и явно вами увлеклась. Так вот Геннадий, я попрошу вас не злоупотреблять её доверием и некоторой беспомощностью.
Выслушав просьбу, я всё понял и мне стало не по себе. А ведь он её скорее всего в тайне любит и тщательно это скрывает. А чувства выражает, окружая её своей опеке, скорее всего даже не надеясь на взаимность.
— Док, я всё понял, можете не договаривать — сказал я, сразу врубившись в положение дел. — Кружить ей голову в пустую не в моих интересах — вполне искренне сообщил я.
Нет, я знал, если бы на моём месте была моя молодая копия, не понюхавшая пороху и не прожившая долгую жизнь, то другой я наверняка повёл себя иначе и обязательно увлёкся медсестричкой. Однако теперешний я понимал, что это ни к чему хорошему не приведёт. Хотя если уж до конца быть честным, Наташа не была той, кого бы я захотел забыть. Да и встретиться с ней ещё раз, если бы она разумеется захотела, я бы не отказался.
— Ну вот и хорошо — удовлетворённо проворчал док и хлопнул себя по коленкам. — А теперь молодой человек мы будем готовить вас к выписке, а то как я слышал вам сегодня надо успеть на одну не совсем приятную церемонию.
В тот момент, когда он это проговаривал в палату вернулась Наташа. Услышав последнюю фразу, она нахмурилась и едва не выронила пустой поднос.
Док принялся тщательно заполнять амбулаторную карточку, а Наташа стояла за его спиной и смотрела на меня с немым укором, словно это именно я потребовал себя срочно выписать.
Не известно, чем бы эти все гляделки закончились, если бы в палате внезапно не появились новые персонажи.
Сначала послышался звук открывающихся лифтовых створок, а затем в приоткрытую дверь степенно прошествовали трое. Два незнакомых статных мед работника в белых халатах и молодой мужчина в синей форме работника советской прокуратуры.
— Гражданин Строев, не надо так спешить — с ходу выдал молоденький прокурор, с петлицами юриста третьего класса, на форменном синем кителе. — У меня к тебе имеется несколько неприятных вопросиков.
Глава 11. Допрос и выписка
Небрежно кинув фуражку на тумбочку, работник советской прокуратуры указал мне на табуретку и принялся подчёркнуто медленно расстёгивать кожаную папочку с гербом советского союза и надписью СССР.
— Строев Геннадий Петрович? — вопросительно констатировал он и уставился на меня.
— Да — подтвердил я.
— Ну что же ты Гена, заставляешь работников советской прокуратуры за тобой по больничкам бегать? А тут к тебе ещё и не всегда пускают, говорят, что пациент мол лежит без чувств и вообще не разговаривает после сложной операции. — Юрист третьего класса с претензией осмотрел покрасневшую Наташу. — А между тем когда я являюсь в Боткинскую снова, всего через каких-то два дня и о чудо, вижу, что первичное медицинское заключение, в котором указано что дескать ты валяешься при смерти — ошибочно. Нет правда, товарищи медики, посмотрите сами, не слишком ли здоровеньким выглядит ваш Геннадий Строев?
Посмотрев на замерших на пороге докторов, юрист третьего класса недовольно покачал головой.
— А теперь оставите нас одних, я потом с вами всеми ещё поговорю.
И едва прокурорский работник успел закончить с угрозами и дежурными претензиями, как я его узнать. Вернее, я увидел в нём того, кого в благословенные девяностые брал со своими ребятками, и лично вытаскивал за яйца из Подмосковного особняка. Как сейчас помню, обвинение — многочисленные взятки и тесные связи с криминальными авторитетами.
Юрченко Валерий Львович, к тому времени станет старшим советником юстиции новой России. Воры в законе будут париться с ним в баньках, вместе со жрицами продажной любви и выдадут ему прозвище «Юрчик». А он за нескромные пожертвования начнёт разваливать для них уголовные дела, сливать железобетонные доказательства, собранные следствием и отмазывать от тюрьмы тех, за кого уплачено.
Насколько я знал из секретной части его личного дела, во времена СССР Юрчик себя ничем знаменательным не проявил и был обычным формалистом, как говорится «отрабатывающим номера». Ему было явно наплевать на те уголовные дела, которые он курировал, и при первой возможности будущий Юрчик технично сбрасывал всё самое сложное на плечи своих коллег.
Такие как он, чересчур расчётливые и недальновидные работники прокуратуры, за время службы в органах, мне встречались часто, и я считал, что они намного опаснее просто дураков, оказавшихся не на своём месте.
Из-за формализма и нежелания копаться в мелочах, они не видели того что лежит на поверхности и в моей практике несколько раз, это приводило к настоящим трагедиям государственного масштаба.
— Так чего ты Гена молчишь? Не хочешь ли и мне поведать о своём залёте? Расскажи, как и где выпивал со своим рыжим
