-- Вот возьми, монеты можешь оставить себе, а платок отнеси хозяйке.
-- Да, пан, -- сделала книксен девушка и убежала.
Минуты ожидания тянулись мучительно долго, и я наконец перестал ждать. В самом деле, на что я надеялся? Эта высокомерная девушка уже и думать забыла о бедном рейтаре, оказавшем ей услугу, а если и помнит, узнает ли она этот платок? В это время, когда нет ни телевидения, ни интернета, ни других каких развлечений, девушки. чтобы занять себя, целыми днями что-то шьют или вышивают. Любая аристократка в семнадцатом столетии даст фору во владении иголкой и ниткой любой профессиональной швее из будущего. Так что пани Марыся за свою недолгую жизнь успела вышить не одну дюжину подобных платков.
Однако часа через два я услышал скрежетание замка. Потом дверь тихонько отворилась, и передо мной предстала пани Марыся в сопровождении верной Эйжбеты. Увидев ее, я вскочил и поклонился. Она стояла напротив меня, и я, всматриваясь, узнавал и одновременно не узнавал ту гордую панну, какую видел при дворе ее дяди, могущественного познанского воеводы. Черты лица ее стали мягче и женственнее. Взгляд благожелательнее и не отдавал уж так высокомерием, как в нашу первую встречу.
-- Это вы, -- нарушила она молчание.
-- К услугам прекрасной пани, -- ответил я.
-- Я сразу узнала свой платок и тут же вспомнила человека, которому его подарила.
-- Я не смел и надеяться, чтобы сохранится в вашей памяти, прекрасная пани.
-- Оставьте, я вовсе не такая высокомерная и бесчувственная, как обо мне думают, и прекрасно помню, чем вам обязана. Вы нуждаетесь в помощи?
-- Увы, как ни стыдно мне прибегать к помощи женщины, вы моя единственная надежда.
-- Стыдно -- отчего?
-- Таковы уж предрассудки нашего времени: рыцарь должен защищать даму, а не наоборот. Но я рад, что мне приходится прибегнуть к вашей помощи, иначе как бы я вас увидел после стольких лет.
-- Вы необычный человек, вы умеете быть и храбрым, и изысканным, а также... неназойливым. Это очень редкое качество у мужчин.
-- Неназойливым? Пожалуй! Трудно надоесть женщине, которою видишь раз в два года. Как вы прожили эти два года, милая пани? Вы замужем, вы счастливы?
-- Вы опять смогли меня удивить: многие знают, что я замужем, почти все уверены, что пан Одзиевский прекрасная партия, но вы первый, кто спросил меня, счастлива ли я.
-- Значит, нет. Мне очень жаль, вы достойны счастья.
-- Я вам так не сказала.
-- Простите, пани, если я невольно обидел вас, я не хотел.
-- Нет, вы не обидели меня. Тем более что вы правы, но оставим это, вы сказали, что вам нужна моя помощь?
-- Да, мне нужно покинуть этот ставший негостеприимным дом.
-- Все уже спят. Мой муж, когда приходит в возбужденное состояние, много пьет, а вы его явно вывели из равновесия. Он не проснется до утра, так что вы можете уйти. Я провожу вас.
-- Не стоит, это может повредить вам.
-- Не беспокойтесь обо мне, я так многим вам обязана, что это самое малое, что я могу для вас сделать.
-- Все же не стоит вам так рисковать. Меня вполне может проводить Эйжбета -- на слуг мало обращают внимания, а если ее и запомнят случайно, вы сможете ее защитить.
-- Вскоре после вашего отъезда в Померанию до нас дошли слухи, что пропавший сын Сигизмунда Августа принц Иоганн Мекленбургский объявился в Дарлове. И если вы думаете, что я уступлю честь проводить вас какой-то Эйжбете, то вы просто дурак, ваше королевское высочество.
Когда я наконец вышел за ворота, меня встретил вооруженный Казимир с заводными лошадьми. Я не раскрывал ему подробностей, сказал лишь, что мне может угрожать опасность и, возможно, придется бежать. Вскочив в седло, я бросил прощальный взгляд в сторону дома Храповицкого. Мне показалось, что я смутно вижу, как белеет лицо на фоне темных стен терема. Приложив руку поочередно к сердцу и к губам, я тряхнул головой и дал шпоры ни в чем не повинному животному.
Ранним утром из Смоленска выступил большой отряд польского войска во главе с великим гетманом Ходкевичем. Как я уже говорил, задачей его был прорыв в осажденную ополчением Москву для доставки продовольствия гарнизону. Состоял отряд из двух тысяч крылатых гусар, примерно такого же количества литовской панцирной кавалерии и шести тысяч казаков. Было еще немного венгерской пехоты, человек около шестисот. И все это воинство охраняло довольно большое количество возов с провиантом. Везли зерно, сухари, солонину, фураж и немного пороху. В порохе осажденные особого недостатка не имели, но на всякий случай взяли и его. Я испытал массу острых ощущений, пока грузили эти несколько бочонков, но, слава богу, до моего сюрприза не дошли.
Когда обоз вытянулся из города и гетман собрался уже двинуться в путь, к нему подскакал я с сопровождавшим меня Казимиром. Помахав шляпой перед Ходкевичем, я обратился с просьбой присоединиться к его отряду.
-- Лейтенант, у меня нет пушек! К тому же вы принадлежите к свите его высочества.
-- Увы, мой гетман, как оказалось, его высочеству мало дела до моих пушкарских талантов, но большая охота до других. А я ничем не могу ему помочь в этом щекотливом деле и потому лучше отправлюсь к черту в пасть, нежели останусь еще в Смоленске.
-- Вот как? Что же, лейтенант, присоединяйтесь, в Москве много пушек, кто знает, может, еще и постреляете.
Мы с Казимиром пристроились к свите гетмана и потихоньку двинулись в путь.
-- Зачем нам отправляться в Москву? -- спросил меня бывший лисовчик.
-- Сам не хочу, -- хмуро ответил я ему. -- Знаешь, Казимир, я вообще не хотел отправляться в Новгород, я бы прекрасно провел время с молодой женой в Швеции или у себя в Мекленбурге, но проклятая судьба, кажется, пихает меня в спину. Я уже хотел вернуться, когда черт принес вас с Мухой-Михальским, и пришлось отправляться в Смоленск. И вот теперь, вместо того чтобы ехать на запад, в сторону своего княжества, я еду на восток. И ни черта с этим нельзя сделать! Ты еще не оправился от болезни, и если не хочешь отправляться со мной, то я пойму. Я бы хоть сейчас выписал тебе обещанный привелей на шляхтество, но без печати он мало чего стоит, а мы с каждым шагом все дальше от нее.
-- Мы, пан герцог, как видно, связаны теперь одной ниткой. Куда вы, туда и я. Так уж, видно, господь распорядился, -- задумчиво проговорил литвин.
-- Аминь! -- коротко отозвался я. -- Древние говорили: "Делай что должно -- и будь что будет", -- давай посмотрим, что из этого выйдет.
Уже несколько недель мы упорно двигались по разоренной стране. Немногочисленные уцелевшие жители разбегались и прятались, едва завидев нас. Надо сказать, что литвины и крылатые гусары, составлявшие основу войска Ходкевича, вели себя довольно дисциплинированно. Не то чтобы им не хотелось побезобразничать, но гетман умел держать своих солдат в узде. Другое дело казаки -- мне, после того как я насмотрелся на "подвиги" Сулима и его отряда или лисовчиков, казалось, что меня трудно удивить, но запорожцам это определенно удавалось. Следуя впереди и по бокам основного войска, они частенько захватывали не успевших скрыться. Ни возраст, ни пол, ни духовное звание не было защитой от этого "православного" воинства. Увы, я не мог ничем помочь несчастным, и мне оставалось только, стиснув зубы, проезжать мимо. Казимир же наблюдал за происходящим довольно спокойно -- впрочем, оно и понятно: лисовчики на войне вели себя ничуть не лучше. Хотя одобрения происходящему он также не проявлял -- очевидно, жестокость была для него все-таки не целью, а средством. Но вот кто был действительно рад жестокостям -- так это тот самый монах-бенедиктинец, которого я видел прежде у короля Сигизмунда. Звали его отец Войцех Калиновский, он принадлежал к знатному шляхетному роду и играл в войсках гетмана роль капеллана. Сам он не принимал участия в "развлечениях" казаков, но при виде их не скрывал своего удовлетворения. Однажды, во время очередного "представления", он подъехал на своем довольно дорогом коне к нам с Казимиром и поинтересовался, почему мы не принимаем участия в "забаве".
-- Вероятно, оттого, святой отец, что я верю в бога, -- угрюмо ответил я ему. Казимир же просто промолчал.
-- Вы полагаете это неугодным господу? -- подозрительно прищурившись, спросил меня Калиновский.
-- Святое писание не оставляет на этот счет ни малейших сомнений.
-- Ах, да, вы же протестант.
-- А что, для католиков у господа другие заповеди?
-- А это не католики! -- парировал бенедиктинец. -- Эти казаки такие же еретики-схизматики, как и те, кого они мучают. Чем больше одни убьют других, тем лучше для торжества святой церкви.
