прошлое. Конечно, бережное отношение к еде и хлебу — это оставалось с ними навсегда, но страх покидал души детей, своими глазами увидевших победный салют и хлеб, которого было просто очень много. Казалось бы — в любой булочной можно было сейчас купить сколько угодно хлеба, а вот для троих — это был символ. Все закончилось.
Несмотря на то, что жить в современной России Маша и Гриша не хотели, досыта ею наевшись, внутри их душ все еще таился страх того, что ничего не закончилось. Из-за этого страха они не могли полностью принять необходимость говорить по-немецки, из-за этого страха они не могли и почувствовать себя дома. Нет-нет, но приходили в сны военные дни и ночи.
— Надя, как думаешь, мы сможем однажды поехать… на Охтинское? — тихо спросила Маша.
— Мемориал на Пискаревке, — припомнил Гриша, вспоминая то, что знал когда-то давно. — Я бы хотел… Там мама Зина, Лидка из второго цеха, помнишь ее?
— Помню, Гриша, все помню… — вздохнула Надя.
— Надо родителей спросить, — решилась Маша.
Кохи, конечно же, ожидали такой просьбы детей. Желание пройти по улицам города, ставшего таким родным, постоять у могил друзей и знакомых было вполне объяснимым, поэтому герр Кох только кивнул, улыбнувшись детям. На дворе разливалась весна, как и полвека назад. Весна, которой они и не видели даже, но о наступлении которой знали. Каждый день верили в то, что наступит день, и враг падет.
Так как с документами изначально все было довольно грустно, то оформление заграничных паспортов, виз и всего того, что необходимо добропорядочному немцу для выезда за рубеж затянулось аж на месяц. За это время почти полностью прошла весна, наступал май. На улице стало тепло, но внутренний холод все не унимался, да и напомнить могло абсолютно все, что угодно.
Но пока ими троими владело предвкушение, а Надя еще чувствовала в душе что-то… Пусть Ленинград стал другим, но он все равно был родным девушке городом. Хотелось даже не увидеть… Почувствовать. Пройти по улицам, коснуться мраморных плит, взглянуть в серое питерское небо, не ожидая там увидеть черные крестики стервятников, просто — почувствовать. И хотя Гришка помнил, каким стал Ленинград, он тоже хотел… Увидеть ставший родным завод, пройти по улицам.
Этот сон был совсем не похож на другие. Он был не просто радостным, а полным такого же предвкушения, как и явь. Мама Зина, Надя и Маша с Гришей степенно вышли из проходной родного завода. Отчего-то хотелось петь и танцевать, а в Ленинграде бушевал май. Очередной месяц очередного месяца войны, но вот плакать совсем не хотелось.
— Ну что, отпустим наших младших? — поинтересовалась мама Зина у Нади, на что та кивнула, вглядываясь вдаль.
— У Надьки хахаль завелся, — хихикнула Маша. — Целый доктор!
— Доктор — это хорошо, — улыбнулась мама и, обняв старшую дочь, чуть подтолкнула ее — Ну чего ты, иди, раз ждут тебя.
— Спасибо, мамочка! — счастливо заулыбалась Надежда. Поцеловав маму в щеку, она скакнула к высокому худому мужчине, в глазах которого сияли искренние чувства.
— Пойдем, мама, погуляем с нами, — предложила Маша.
— Пойдемте, дети, — согласилась женщина.
На улице было очень тепло, гулявшие вокруг люди улыбались. Также очень тепло улыбался и Гришка, обнимая свое чудо, самую лучшую девушку на свете. Радовалась за них и Зинаида, что видели оба младших ее детей. Обретя друг друга и семью в эти годы, они просто улыбались весеннему солнцу. Ушли в прошлое бомбежки и… голод.
— Как все солнечно вокруг, — проговорила девушка, прижимаясь к Гришкиному плечу. — Как будто и не было ничего.
— Блокада пала больше года назад, — ответил ей юноша, — а сегодня нам обещали сюрприз, помнишь? Блокада стала историей, у нас довольно хлеба, больше никто не умирает от голода, и не звучит метроном. Мы победили Блокаду, милая.
— Мы победили… — прошептала Маша, и тут прокашлялись репродукторы, заставив остановиться куда-то идущих людей. Привычно захолонуло в груди, но на этот раз вести были действительно хорошие. Да и могли ли они быть плохими, когда Красная Армия уже шла по немецкой земле?
Из репродукторов донесся совсем не голос диктора Ленинградского радио, согревавший их холодными блокадными ночами и днями, даривший надежду и звавший на борьбу. Торжественный голос Левитана нес самую лучшую весть — конец войне. Он говорил о том, что проклятый враг капитулировал, больше не будут падать бомбы и кричать от невыразимой боли люди, больше никого не увезут на Охтенское кладбище и никто не будет падать у станка, чтобы не подняться никогда. Люди слушали этот голос, замерев и почти не дыша. Множество дней и ночей отделяло их от этого дня и вот он, наконец, наступил! Он наступил, как они и мечтали когда-то!
— Великая Отечественная война, которую вёл советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена! — голос звенел над замершими людьми. Победившими не только врага, но и самих себя.
— Гриша… Гриша… Гриша… — Машка расплакалась. — Победа! Гриша! Победа! Родной мой, любимый! Мы победили!
Победа! Полный счастья день, который навсегда запомнился им теперь, именно таким. Да, они не дожили до него, но решившие показать молодым людям его хотя бы и во сне, сделали великое дело. Счастье, казалось, затопило проспект. Множество людей плакало от радости, плакала, глядя в теперь уже навсегда мирное небо. Ленинградцы верили, что мирное небо — оно навсегда!
Кто-то пустился в пляс, неизвестно откуда взявшаяся зазвенела гармошка. Кто-то пел, кто-то кричал, а сверху на счастливых людей смотрело солнце, согревая их своими теплыми лучами.
Плачущие от счастья дети заставляли кинувшуюся к ним маму улыбаться. Лишь вслушавшись в слово, что произносили детские губы, фрау Кох поняла. Обнимавшиеся в своей постели, ее младшие дети плакали сейчас, повторяя «Победа!». Им это было действительно нужно, увидеть своими глазами, прочувствовать, понять. И Блокада отступила, потому что они победили! Все они, весь народ!
Герр Кох улыбался радости всех своих детей, но нужно было собираться. Такси должно было подъехать буквально с минуту на минуту, потому что их ждала дорога, всю семью Кох ждал Ленинград. Именно так и называли они город между собой, отторгая более позднее название.
Быстро пройденная таможня, паспортный контроль и вот… Огромный самолет поднял семью в небо, направляясь в тот самый город, подаривший младшим смысл жизни. Как ни странно, но это было именно так… Держалась за Гришу Маша, неотрывно смотрела в иллюминатор Надя, а родители с тревогой поглядывали на своих детей. Но все было спокойно.
Огромный, полный пассажиров аэробус заходил
