на посадку. За иллюминаторами расстилалось море огней того самого города, в котором родилась, выросла и умерла Надежда Самойлова. Сердце девушки застучало чаще, она рвалась туда и боялась снова увидеть те самые картины… Казалось, война отпустила девочку, она перестала тревожно оглядывать небо, видеть сны с изможденными людьми, но все-таки что-то жило в ее душе… Что-то жило и в душах младших. Маша, как и Гриша, хотели увидеть и боялись вернуться в то время, что было
до… Раздирающие их чувства так явно отражались на лицах, что Надя, протянула руку просто прижав ненадолго младших к себе.
Из аэропорта микроавтобус вез их в гостиницу, находившуюся отнюдь не в центре. Гостиница была расположена недалеко от того дома, в котором они жили. Надя вбирала в себя глазами проносившийся за окном город, а Маша зажмурилась. Все понявший Гриша обнял свою девочку, давая ей пережить свой страх. Внезапно почудился холод, но мальчик все предусмотрел и вот… Прямо перед носом Маши появился маленький кусочек хлеба.
— Кушай, родная, — очень ласково произнес он. — Кушай…
Все-таки, Блокада еще жила в них. Она уже отмирала, но вот в такие мгновения проявляла себя страшным оскалом голода. Ну и мерзли что Гриша, что Маша, что Надя, поэтому даже в жаркий полдень бывали одеты достаточно тепло. Тут могло помочь только время, которого у них теперь было сколько угодно. Они видели самое главное — война закончилась.
Заселившись в гостиницу, дети, разумеется, сразу же помчались к своему старому дому, только затем, чтобы увидеть… На месте дома раскинулся скверик, а самого его просто не было. Не было их квартиры, не было и соседей, только в сквере играли дети.
— Ва-а-аня! — раздался вдруг крик откуда-то сбоку, да такой, что Маша вздрогнула. — А ну слазь с дерева! Иди борщ есть, пока не остыл!
— Ну ма-а-ам! — какой-то мальчик сидел на ветке дерева. — Ну я не хочу, давай позже?
— Мила! Мила! Кушать! — родители сзывали детей с площадки, а девочка просто застыла, слушая это, и по лицу ее текли слезы.
— Тише, тише, родная… — Гриша, разумеется, понял свою девочку. — Видишь, они не знают голода и холода, разве не об этом мы мечтали? Они счастливы… Мы же тоже будем, да?
— Да, милый, — тихо ответила ему ощущавшая себя в Ленинграде Маша. — Мы будем!
— Родные мои… — обняла их Надя, глядя на играющих детей, а в это время к ним подошла женщина в возрасте с планками боевых наград. Очень необычно смотрели на детей эти трое. — Улыбнитесь, ведь все хорошо…
— Будь ты, дочка, лет на тридцать постарше, подумала бы, что… — раздался совсем рядом незнакомый голос, и Гриша резко развернулся, рефлекторно пытаясь укрыть девочек от любой опасности. — М-да… Чайку выпить не хотите? — поинтересовалась не выглядевшая старушкой очень пожилая женщина.
Чем-то ее заинтересовали двое детей помладше и старшая девушка. Лишь подойдя поближе и заглянув им в глаза, она поняла, что именно. Из глаз совсем юных людей на нее смотрела война. Та самая, давно ушедшая в прошлое война. И пожилая женщина пригласила их к себе, чтобы расспросить.
Женщина, оказавшаяся Марьей Федоровной, пригласила всех к себе на чай. И вот там… Она как будто знала, поставив на стол не торты с конфетами, а простой черный хлеб, масло и сахар. Пожилой человек испытующе посмотрел в глаза детей, грустно улыбнувшись. Она будто знала, но откуда?
— Вы поняли, да? — тихо спросил Гриша, пока переглянувшаяся с Машей старшая намазывала масло на хлеб.
— Хотела бы я знать, откуда вы… — вздохнула пожилая женщина.
— Мы жили здесь… — мальчик прижал к себе всхлипнувшую Машу. — Мы Самойловы, точнее, были ими.
— Подожди-ка, — остановила его Марья Федоровна. — Блокада? — она, казалось, не удивилась сказанному.
— Да, — кивнула Надя. — Младшие тогда постарше были. Мы работали на снарядном…
— Стоит ли еще наш снарядный, — с тоской в голосе проговорила Маша.
— Первой умерла мама… — продолжил рассказ Гриша. — А потом…
— Потом Наденька, — прильнула к старшей сестре на мгновенье девочка. — А нас снарядом всех…
— И вы пришли в этот мир вновь, — кивнула женщина.
Происходившей из волховского рода Марье Федоровне уже приходилось слышать истории, подобные этой, поэтому сюрпризом они не были, да и искру колдовского дара она в детях разглядела.
— Трудно вам? — тихо спросила Марья Федоровна.
— Поначалу было очень, а теперь тепло, — ответил ей Гриша. — особенно трудно было принять тот факт, что мы… немцы…
В этот момент входная дверь открылась, впуская в прихожую молодого человека. Был он черноволос, синеглаз, и очень, по мнению Нади, сразу прикипевшей к нему взглядом, красив. Но не это было главным — в нем чувствовалось что-то такое, настоящее, как в те далекие года, поэтому Надя смутилась.
— Вот и Витенька пришел, — улыбнулась Марья Федоровна. — Внучок мой, старшенький, значит. Он у нас колдун, да и вы тоже.
— Надя, Маша, Гриша, — представил всех троих мальчик, наблюдая выражение лица старшей. В точности такое же, как и в том сне, о Победе.
Они сидели и долго разговаривали, в основном, конечно, Маша и Гриша вспоминали, как оно было, потому что Надя только переглядывалась с Виктором, отчего оба краснели, вызывая добрую улыбку его бабушки. Маша тоже что-то поняла, поглядывая на Надю.
— Ой, родители же нас потеряют! — всполошилась девочка, взглянув на часы.
Действительно, прошло довольно много времени, поэтому обменявшись адресами и телефонами, Самойловы откланялись. Обещая еще не раз встретиться, конечно. Завтра их ждал мемориал, и кто знает, как будет там… Гриша помнил его, конечно, из прошлой жизни, но мальчик осознавал, что «тогда» и «теперь» — это, как говорил начальник цеха: «две большие разницы».
Заявившись обратно в гостиницу, Надя уже хотела просить прощения, но оказалось, что родители и не ждали троих своих детей скоро, все отлично понимая. Ведь и старшей дочери и младшим детям было что вспомнить… Как-то так улыбчивая мама объяснила Наде, почему все хорошо.
— Мама, а у Надьки хахаль! — в точности повторив свои интонации из сна, доложила Маша. Пожалуй, это стало последней каплей для Нади, обнявшей своих младших и тихо заплакавшей. Девушка сегодня сама обрела глубинное душевное тепло. Неизвестно было, получится ли что из этого, или нет, но еще один шажок в мир был сегодня сделан.
Мемориал… Он вместил бы в себя десятки, сотни тысяч имен, но вдоль аллеи лежали лишь молчаливые плиты. За каждой этой плитой были люди, такие же, как и Самойловы… Гарри ощущал себя так, как будто вернулся в тот год. Неожиданно стало холодно, взгляд мазнул по низким
