Искажение может происходить как в режиме реального времени, так и в ретроспективе. Эта идея знакома нам по фильмам. В «Матрице» время для героя Нео растягивается, пока он в замедленном темпе уклоняется от пуль. А Макс Пейн в игре Max Payne 2: The Fall of Max Payne – A Film Noir Love Story говорит: «Когда ты смотришь в дуло пистолета, время замедляется. Вся жизнь проносится перед глазами – все горе, все раны. Замри, и в эту долю секунды сумеешь прожить целую жизнь».
Профессиональные спортсмены делают примерно то же, что Нео и Макс Пейн: сами выбирают момент, приказывая мозгу замедлить происходящее, чтобы лучше понимать ситуацию. Представьте себе Майкла Джордана, зависшего в воздухе. Или гонщиков – они, наверное, будут лучшим примером. Вот как бывший чемпион Гранпри Джеки Стюарт описывает поворот: «Поворот можно взять на ста семидесяти трех милях. На ста девяноста пяти милях в час все равно нужно очень четко видеть, почти в замедленной съемке, как вы его проходите, чтобы у вас было время затормозить, время выровнять машину, время оценить занос. А потом вы минуете пик, немного поправляетесь – и вот уже выходите из поворота на ста семидесяти трех милях в час»[162]. Если бы мозг Джеки Стюарта работал на обычной скорости, спортсмен мог бы неверно оценить ситуацию и разбиться.
Влияя на восприятие времени, паника увеличивает пропасть между профессионалами и новичками. Эксперты понимают, чем грозит паника, но могут и использовать деформацию времени в своих целях, растягивая каждую секунду для максимального эффекта. Новички более уязвимы. Их мир ускоряется и замедляется самопроизвольно, хотят они того или нет.
В двух предыдущих главах мы рассматривали мгновенные сознательные реакции в пределах нескольких секунд. Мы сосредоточили свое внимание на действиях людей: выборе верной игровой комбинации, тушении пожара, диагностике заболевания. В этой главе мы останемся в мире секунд, но обратим внимание на слова, а не на действия. Паника и восприятие времени – это обширные темы, которым легко можно было бы посвятить целую книгу, поэтому мы сосредоточимся на том, как искажение времени паникой влияет на один конкретный аспект принятия решений: выбор момента при межличностном общении. Мы рассмотрим не только слова, которые используем, когда разговариваем, но и то, когда мы произносим эти слова. И в работе, и в личной жизни одним из самых важных решений является выбор удачного момента для того, чтобы заговорить.
Паника заставляет нас вести себя неестественно в общении с людьми. И, возможно, самое главное (это понимал Дуглас Адамс и отлично понимают его коллеги-комики) – паника мешает нам быть смешными.
* * *
Кэрол Бернетт, одна из величайших знатоков комедии всех времен, очень любит старый афоризм: «Комедия – это трагедия плюс время». Как и Вуди Аллен, который использовал его в своем фильме 1989 года «Преступления и проступки», где Алан Алда, играющий самодовольного телепродюсера, говорит: «В ту ночь, когда убили Линкольна, вы не могли бы шутить, вы не могли бы превратить это событие в фарс… Сейчас, когда прошло время, – пожалуйста, шутите».
Темп занимает в комедии центральное место. Как доказали миллионам поклонников Джек Бенни и Виктор Борге, удачность шутки во многом зависит от удачного момента. Они разработали концепцию «увеличенных пауз», которые иногда называют «беременными паузами», когда оттягивание шутки становится даже смешнее, чем сама шутка.
Паузы важны не только потому, что нагнетают напряжение, но потому что дают слушателю больше времени для обработки информации[163]. Выбор момента для того, чтобы пошутить, отличается от предсознательных реакций, таких как удар по мячу, но имеет с ними кое-какие общие элементы. Слишком рано – в лучшем случае скользящий удар. Слишком поздно – и возможность упущена. Но стоит выбрать верный момент – и шутка выходит непринужденной и сильной, просто безукоризненной.
Когда профессиональный комик в ударе, он или она создает новое измерение, в котором время деформировано. Величайшие комики виртуозно умеют откладывать. Они способны заставить нас прочувствовать «беременную паузу» с той же остротой, с какой автогонщик проходит поворот на огромной скорости. Время растягивается.
Джон Стюарт, ведущий программы The Daily Show, мастер долгих пауз. Он показывает видеосюжет: общественный деятель сморозил глупость. И посмотрите, что Стюарт делает дальше: ничего. Он ждет, и ждет, и ждет, иногда пять, иногда десять секунд. И наконец, когда напряжение достигает максимума и эти секунды выжаты до конца, он чувствует, что пора разрядить напряжение, и произносит заготовленную фразу.
29 марта 2011 года Стюарт показал видеоролик, в котором бывший губернатор Аляски Сара Пэйлин прокомментировала ограниченное использование американской военной силы в Ливии. Революция шагала по всему Ближнему Востоку от Туниса до Египта и достигла наконец Ливии. Пэйлин была настроена скептически по отношению к действиям президента Обамы. «Я не слышала, – сказала она, – чтобы президент заявлял, что мы находимся в состоянии войны. Вот почему я тоже не знаю – нам использовать термин „интервенция“ или говорить „война“, или „перебралка“? Что там происходит?»
Посмотрев этот сюжет, мы сразу понимаем, что целью насмешек Стюарта будет несуществующее слово «перебралка», проскользнувшее в речи Пэйлин.
Но мы не смеемся над видеоклипом сразу. Как и он. Он мог пошутить сразу же или просто повторить слово («Перебралка?»), и аудитория бы рассмеялась от всего сердца. Однако Стюарт ничего не говорит. Он медлит. Четыре секунды он смотрит вперед, склонив голову вправо, с недоверчивым видом хлопает глазами в камеру, не смеется и ничего не говорит. Затем, по-прежнему наклонив голову, начинает возиться с карандашом. Проходят еще четыре секунды. Поворачивает голову влево и снова смотрит вдаль. Еще четыре секунды. По-прежнему ни слова, ни тени улыбки.
Затем он поднимает бровь, изображает скепсис, подавляет смешок и на мгновение опускает глаза. Вот он, похоже, готов. Но все же нет. Пауза становится мучительной. Нам кажется, что пора бы, наконец, уже заговорить. И в самом деле Стюарт поднимает палец, готовый к своей реплике. Но вместо того, чтобы пошутить, просто поднимает палец еще выше и целую секунду просто молча держит.
Теперь отсрочка уже кажется болезненной. Мы не можем больше терпеть. Нам страшно хочется смеяться. («Перебралка»! Она сказала: «Перебралка»! Ну скажи же что-нибудь!) Но даже после этого Стюарт ждет еще четыре секунды. В последний момент он, кажется, как будто собирается заговорить, но вместо этого поднимает палец еще раз, еще выше, чем прежде, вытягивая из тишины заключительную драматическую секунду, прежде чем наконец опустить палец и – через целых двадцать секунд после того, как Сара Пэйлин произнесла это слово, – сказать самому всего два слова: «Отлично сказано!» Толпа взрывается хохотом. Впоследствии, если бы нас попросили с помощью секундомера засечь время, за которое Стюарт все это проделал, мы бы уверенно заявили, что он тянул еще дольше, чем на самом деле.
