Единственным живым существом, которое радовало узника, была крошечная рыжая ящерка-геккон, прытко снующая по потолку и сражающаяся там с зимними мухами, лениво перепархивающими с места на место при ее приближении. Чувствуя в четвероногом охотнике союзника по борьбе с шестилапыми аборигенами, Саша вспоминал о судьбе героев романов, дрессирующих в своих тюремных камерах крыс, чтобы скрасить одиночество, и радовался, что его невольный спутник не настолько уж омерзителен. Он даже имя ящерке придумал: Шустрик. Не жить же долгие годы в одном узилище с безымянным соседом?
«Вот, – грустно думал, подперев подбородок ладонью, юноша. – Скоро начну с ним разговаривать, а потом он начнет мне отвечать… Эх, о том ли я мечтал?..»
Со скрипом, разом спугнув невеселые думы, распахнулась металлическая дверь камеры:
– Арестованный – на выход!..
* * *
– Вот они! Явились!
Мещеряков был сама язвительность. Он не предложил провинившимся офицерам сесть и сделал вид, что заметил их появление лишь спустя пятнадцать минут. В течение которых оба стояли навытяжку, словно проштрафившиеся солдаты под ружьем, искоса пожирая друг друга взглядом. Еланцев Бежецкого презрительным, тот – яростным. Обоих привели с гауптвахты под конвоем, но так, что столкнулись они лишь перед самой генеральской дверью с пустующими на этот раз стульями перед ней. Видимо, готовящееся действо не нуждалось в свидетелях.
– Ну, от Еланцева я ожидал всего – на нем клейма, прости Господи, ставить негде. А вы-то, Бежецкий, ведь поначалу произвели на меня самое благое впечатление. Решил было даже, старый дурень, что в кои-то веки появился среди нас положительный юноша с незапятнанной репутацией… Ан нет – месяца не прошло, как связался с самым отъявленным…
– Прошу прощения, – перебил генерала Еланцев. – Но я должен заметить, ваше превосходительство, что если вы намерены оскорбить меня, то пусть поручик выйдет. С глазу на глаз я готов стерпеть из ваших уст любые оскорбления, но при постороннем…
– Каков наглец, а! – беспомощно взглянул на Александра генерал, словно прося поддержки. – Ему прощения просить впору, а он… Нет, я не собираюсь вас оскорблять, поручик. И даже пугать разжалованием не буду. Во-первых, дальше некуда – разве только в солдаты, а во-вторых… Месяц, самое большее два – и вы опять вернете свои звездочки обратно, как ворачивали уже не раз.
– Постараюсь, – улыбнулся поручик. – Здесь – это дело нехитрое.
– Охотно верю… Но оставить вашу выходку без последствий не могу. Сегодня же отправляйтесь с очередной командой туда, откуда только что прибыли. В Кандагар. Выполняйте.
– Так точно, – щелкнул каблуками Еланцев. – Тем более что Кабул мне прискучил. До свидания, поручик…
– А вы, Бежецкий, стыдитесь, – принялся генерал за Сашу, сразу забыв об Еланцеве. – Сегодня же я отпишу вашему батюшке…
– Позвольте! – вспыхнул Саша. – Мы виноваты оба! Поручик оскорбил меня, но вызвал его я!
– Молодцом, поручик! – улыбнулся Герман, уже взявшийся за дверную ручку. – Я в вас не ошибся.
– Не мелите чепухи, поручик! – повысил голос Мещеряков, и юноша увидел, как на виске его запульсировала жилка. – Отправляйтесь домой и служите… А вам, Еланцев, что, нужно особое приглашение?
– Мы виноваты оба, – упрямо повторил Саша. – И наказаны должны быть оба. Или позвольте нам завершить дуэль.
Генерал молчал пару минут, наливаясь краской, а потом яростно ударил кулаком по разлетевшимся в стороны бумагам.
– Молча-а-а-ать! Хотите наказания? Вы его получите. На передовую! В дозор! Нюхните пороху, маменькин сынок! Поваляйтесь мордой в грязи, в дерьме!..
– Так точно! – вытянулся Александр.
Но генерал отчего-то взбеленился еще больше:
– Вон! Оба! И чтобы духу вашего здесь не было в течение суток.
Оставшись один в опустевшем кабинете, он несколько минут сопел, бесцельно черкая красным карандашом в какой-то ведомости, потом рассмотрел испорченный напрочь документ, повертел его так и эдак, скомкал и швырнул в мусорную корзину.
– Штабс-капитана Нейкварта, – буркнул он в мембрану телефона, морщась и потирая левую сторону груди. – Вы, штабс-капитан? Как там фельдфебель Кантонистов? Уже приступил к службе?.. Хромает?.. Ну, это ничего. Пришлите-ка его ко мне, Федор Карлович…
Поручики, бок о бок, но не глядя друг на друга, миновали вестибюль штаба, охраняемый уже не давешним фельдфебелем, а незнакомым прапорщиком, и вышли на улицу.
– Хорошо держались, поручик, – улыбнулся Еланцев. – Вывели-таки из себя старика! До свидания? – Он протянул Саше руку, которую тот предпочел не заметить. – Поверьте, я совсем не хотел вас обидеть, – хмыкнул Герман, убирая повисшую в воздухе руку. – Дело в том, что…
– Меня не волнуют ваши оправдания, – ледяным тоном перебил его Бежецкий. – И я совсем не склонен оправдывать вас, тем более – прощать. Оскорбление, нанесенное вами, можно смыть только кровью. Рано или поздно мы снова встретимся, и тогда…
Саша резко повернулся и направился в свою сторону, а Еланцев, минуту помедлив и пожав плечами, в свою…
Прожекторы воровато пробегали по скучившимся у вертолетов людям, на миг выхватывая из темноты лица, в ослепительном свете казавшиеся плоскими картонными масками с черными провалами глазниц, и мчались куда-то вдаль, чтобы через миг вернуться обратно.
– Зачем это? – пробормотал Саша, прикрывая глаза ладонью от очередного луча. – Почему нельзя наладить нормальное освещение?
Ему было не по себе: он всегда знал, что когда-нибудь этот миг наступит, готовился к нему, но расслабление последней недели свело всю готовность насмарку. По-человечески следовало проститься с Варей, хотя бы сказать, что улетает в патруль, но… Но ноги прирастали к земле при одной мысли, что женщина заплачет, будет просить остаться… Пусть узнает, когда он уже будет далеко. Или…
– Зачем? – хохотнул давешний знакомец-фельдфебель, уже без бинтов на ноге, хотя и заметно припадающий на раненую ногу. – Чтобы дура какая-нибудь с высот прилетела? Пардону просим, ваше благородие.
– Ничего-ничего, – пробормотал Бежецкий, до боли в пальцах сжимая автомат. – Когда же отлет?
– Да вот, ждем кое-кого, – откликнулся словоохотливый фельдфебель, как-то незаметно оказавшийся рядом с поручиком, которого колотила, не отпуская, нервная дрожь, почти такая же, как перед несостоявшейся дуэлью. И странное дело – Сашу это не коробило, наоборот, рядом с годившимся ему в отцы бывалым солдатом было как-то спокойно, надежно. Почти как со старым его «дядькой», дедовым денщиком Трофимычем – бессменным телохранителем и наперсником детских лет, терпеливо врачевавшим ссадины на локтях и коленках маленького Саши, выстругивающим перочинным ножиком деревянные мечи и меткие луки, учившим рубить ивовым прутом, будто саблей, головы могучим чертополоховым кустам… – Как дождемся, так и отправимся.
– По машинам, – раздался над сразу пришедшим в движение людским муравейником металлический голос. – Готовность пять минут…
Голос тут же смяло разноголосым рокотом вертолетных винтов, но команды уже были никому не нужны: люди действовали слаженно, словно все движения давным-давно были отрепетированы. В руки Александру ткнулся какой-то тяжеленный тюк, который он автоматически передал кому-то еще, еще и еще один… Сразу несколько пар рук протянулись из выхваченного на миг лучом прожектора угольно-черного провала люка, чтобы подхватить самого офицера и втащить его внутрь. Кто-то проорал что-то, показавшееся комариным писком, в самое ухо…
– Не слышу!.. – проорал в ответ Бежецкий, сам себя не слыша и ощущая лишь вибрацию, дробящую на куски череп.
Кто-то косо напялил ему на голову наушники, разом приглушившие гул винтов, ткнул пальцем клавишу интеркома, и в уши тут же ворвался шорох и писк эфира.
– Теперь слышно? – голос фельдфебеля теперь был различим четко.
– Да, да…
– Минуты две осталось, и – с богом. Вы рядом держитесь, вашбродь, если что. Я в передрягах бывал, смекну, что к чему, а вам – внове.
– Зуб как? – не к месту вспомнил Саша.
– Что? – немного растерялся фельдфебель.
– Зуб, говорю, как?
– А, зуб! – неизвестно чему обрадовался «дядька». – Нету зуба! Иннокентий Порфирьевич распорядились и дернули мне зуб напрочь. Даже не почуял, как щербатым остался. Зато теперь – порядок!
– Как вас зовут?
– Федотом Филиппычем кличут, – жизнерадостно отозвался собеседник. – Кантонистовы мы.
– Давно в армии?
– Да, почитай, четвертый десяток, – вздохнул фельдфебель. – Срочную отслужил, а домой так и не вернулся… Куда мне – кругом сирота, один как перст. Родителей еще мальцом схоронил… Царь-батюшка теперь мне за папашу, а армия – за мамашу. Вот, восьмую кампанию уже тяну. Его превосходительство, вот, попросили…
– Что попросили? – перебил его Александр, смутно о чем-то догадываясь, но ответа не получил.
