— Мы долгие годы помогаем вашему движению обрести свободу, мы финансируем ваши газеты, ваше радио. Но то, что вы просите сейчас — это очень много. У нас сомнения не потому, что нам жалко денег, мы боимся, что в случае неудачи китайцы просто уничтожат угнетенные народы Восточного Туркестана.
Хакимбек сделал паузу, потом ответил, почтительно, но твердо:
— Лучше умереть, чем жить так, как живет сейчас наш народ. Коммунисты стерилизируют наших жен, чтобы они больше не рожали уйгуров. Они испытывают на нашей земле на полигоне Лобнор свое атомное оружие, от радиации уже погибло более четверти миллионов уйгур, таджиков, узбеков, киргизов. Они привозят к нам со всего Китая своих ханьцев* (китайцев), они селятся на наших землях, они добывают из нашей земли уголь, нефть и газ, а нам от этого не достается ничего. Они ввели обязательный китайский язык во всех школах. Только тот, кто забудет свой язык и будет обучаться на китайском языке, имеет шанс получить хорошее образование и хорошую работу. Теперь многие уйгуры говорят на родном языке только дома. Пройдет еще два поколения, и мы окончательно растворимся среди ханьцев как горстка соли среди песка Такла-Макана.
Старший из арабов благосклонно кивнул головой. Его младший брат перевел этот кивок в словесный вариант:
— Мы в курсе ваших бед, поэтому мы и поддерживаем единоверцев в этой безбожной стране. На словах они говорят о равенстве всех народов, а на самом деле делают все, чтобы истребить все религии кроме коммунизма. Но возникает другой вопрос. Мы боимся, что после победы над коммунистическими безбожниками между победителями может возникнуть распри по национальному вопросу.
На это ответил Дамулла Сабит:
— Хакимбек — уйгур, я — по национальности узбек. Но прежде всего я — мусульманин. И это главное, что объединяет нас всех: уйгуров, таджиков, узбеков, казахов и киргизов. Вера, это гарантия нашей победы. Аллах — вот гарантия нашего единства.
Седобородый снова кивнул головой, а младший брат снова перевел:
— Хорошо. Мы ознакомились со списком ваших пожеланий. Но кто будет руководить военной операцией? Тут нужен опытный человек.
— У нас есть такой человек — Алишер Тура. Он узбек по национальности, в советской армии командовал дивизией, генерал-майор.
— У нас мало опытных воинов, поэтому мы просим вас направить на нашу родину воинов аллаха, — продолжил узбек.
Араб снова согласился:
— Хорошо, только дорога для них будет не близкая. Мы доставим их в соседние с Туркестаном страны, а вот дальше все будет трудней.
— Ничего, мы найдем, чем их доставить на нашу несчастную родину, — успокоил уйгур.
Чернобородый араб взглянул на брата и тот утвердительно кивнул головой:
— Вы поучите все, что просите, и даже больше. Все через Абдуллу.
Гости встали, по очереди подошли и поцеловали обильно украшенную перстнями руку седобородого, откланялись и вышли. На столе остались стоять две чашки с бесподобным кофе, из которых были сделаны только по глотку. Но никто из гостей про это не сожалел, они уже не помнили про такую приятную деталь такого судьбоносного рандеву.
Прошли сутки после захвата китайскими войсками Хабаровска. Для Валентины Москвиной эти часы были самыми жуткими в ее жизни. Мать медленно, но неумолимо умирала. Она уже не видела лицо дочери, ничего не понимала, и только хрипела сильно и страшно. Валентине было не до еды, но хотелось пить, а вот набрать воды из-под крана они не догадались. Сейчас же водопровод уже не работал, так же как не было электричества. Валя выбросила из вазы букет цветов, и они выпили пахнущую травой воду. Затем Настя догадалась собрать в чашку и дотопить лед из растаявшей морозилки. Вкус у этой воды был омерзительный, так что не утолил жажду, а только вызывал желание запить эту гадость чем-то более вкусным.
Ночью Нина Николаевна умерла. Хорошо, что Настя не видела этих, последних минут жизни бабушки, она спала. Да и сама Валя сидела в темноте, прислушиваясь к дыханию матери и вздрагивая от доносящихся иногда с улицы криков оккупантов. Судя по голосам, те изрядно веселились. Взрывы хохота часто разрывали ночную тишину. Выстрелы и взрывы раздавались редко. Самым неприятным был момент, когда с улицы донесся женский крик: — Не надо, не надо, прошу вас! А-а!!!
Вслед за этим последовал очередной взрыв хохота, и Валя только силой воли заставила себя не думать о судьбе той русской девушки. Теперь, после смерти матери, ее гораздо больше интересовали толчки, идущие изнутри его организма.
«Господи, китайчик, только не теперь, прошу тебя! Подожди приезда отца. Откуда он приедет? Как он приедет, когда приедет? Ничего не сказал. Шесть часов уже давно прошло. Господи, что за наказание мне, за что?! Что я такого плохого сделала, за что провинилась перед тобой? Вышла замуж за китайца? Но, боже, ты сделал всех по образу своему, и какая разница, какой он нации, какого цвета у него кожа, на каком языке он говорит, если все мы дети твои?»
С наступлением светлого времени суток Валентину неумолимо потянуло к окну. Она знала, что это опасно, но неведомая сила так и тянула ее посмотреть на улицу. А там шло самое обычное мародерство. Фронт ушел дальше, командование ослабило тиски дисциплины, и начался грабеж города. Солдаты тащили из разбитых магазинов все, что в них было: телевизоры и микроволновки, велосипеды и продукты питания. Один щуплый солдатик прошел, таща на своих плечах громадную сетку с футбольными мячами. Сетка порвалась, и мячи рассыпались по все улице. Китайский любитель футбола начал ругаться, завязав дыру, начал собирать мячи обратно в сетку. Вся остальная толпа солдат начала с хохотом распинывать мячи во все стороны, что вызвало взрыв гнева маленького китайца и еще больший хохот остальных соплеменников. Наконец любитель футбола удалился с изрядно похудевшей кладью, но на улице осталось несколько мячей, и с десяток солдат устроили настоящий футбольный матч, соорудив ворота из пирамид с оружием. Играли они азартно, весело празднуя каждый гол. Это было бы даже мило, но рассматривая эту картину, Валя заметил на другой стороне улицы, за скамейкой, что-то белое, слишком знакомое. Присмотревшись, она поняла, что это обнаженные ноги девушки, само тело ее не было видно за массивной скамейкой, но судьба этой молодой жительницы города была понятна.
Зато на самой скамейке восседала женщина, очень хорошо известная Москвиной. В районе ее звали Кудычихой. Эта выжившая из ума старуха целыми днями сидела на этой самой скамейки и спрашивала у всех проходящих мимо: — Куды пошел? Откуды?
