— Вспомни, все, что у нас было, — продолжал я, — ты теперь принадлежишь не ему, а мне! Закрой глаза, он больше не может распоряжаться тобой!
— Я, правда, не могу ничего с собой поделать, — растеряно сказала она, но почти не сопротивлялась, когда я снимал с нее плащ. — Мне нужно вернуться домой! Мне обязательно нужно…
— Тебе нужно лечь на лавку, — уговаривал я, — пока мы вместе, он не сможет с нами справится! Послушайся меня и тебе сразу станет легче…
Я почти насильно уложил ее на спину и начал ласкать. Постепенно, она расслаблялась и уже без гримасы отвращения принимала мои поцелуи. Я подумал, что если все это долго продолжится, то я просто физически не потяну такую нагрузку. Получалось, что только в состоянии близкому к оргазму, княжна выходит из-под контроля брата.
Как всегда бывает, встреча с невидимыми и непонятными силами порождает лишние страхи и болезненную игру воображения. Пока я даже представить не мог, сколько времени все это может продолжаться, и какой у нас выход. Не валяться же нам теперь с утра до вечера в постели!
Девушка, похоже, думала иначе. Она билась в моих руках, осыпала лицо поцелуями.
— Еще, еще, я хочу еще! — задыхаясь, молила она. — Умоляю, не останавливайся!
В один из коротких антрактов, я ревизовал наши запасы и в кошеле с монетами, обнаружил короткую записку, нацарапанную на узком лоскутке бумаги бледным, свинцовым карандашом. Там уместилось всего несколько слов:
«Переодень М., ух. ноч. стр. на юго-зап.».
Таинственность и краткость записки можно было объяснить только дефицитом бумаги, однако я не преминул нелестно отозваться о своих будущих деловых качествах. Когда мы разговаривали через дверь, вполне можно было успеть дать и более подробные инструкции.
Во что переодеть княжну я понял, когда еще раз осмотрел наши вещи. В мешке под продуктами лежал сверток с мужским платьем примерно ее размера. Маша, рассмотрев панталоны и сюртук, сначала встала в позу, и надевать их отказалась. Пришлось поведать ей о кавалеристе-девице Дуровой, вошедшей в анналы русской истории и надавить на патриотические чувства. В конце концов, она вняла голосу разума и уговорам, что в мужском костюме путешествовать проще и удобнее чем в дворянском женском наряде. Мне, кстати, одеть ее мужчиной было много проще, чем путаться с ее роскошным платьем.
— Видишь, тут написано, что нужно тебя переодеть и двигаться на юго-запад, — убеждал я.
— Почему именно туда? — уточнила она. — И какой ночью уходить этой или следующей?
— Не знаю, наверное, это станет понятно по ходу дела, — оправдался я. — Пока, поживем здесь. Тебе разве со мной плохо?
Я не пытался набиться на комплимент, но со стороны это, наверное, выглядело именно так. Княжна посмотрел на меня, с понимающей женской улыбкой и успокоила, что со мной ей хорошо. Мне, почему-то, стало неловко продолжать говорить на эту тему, и я решил немного рассеяться.
— Пойду, посмотрю, как устроились наши сторожа. Ты не хочешь выйти на воздух?
— В таком виде? — удивилась Маша.
— Я помогу тебе одеться.
— Нет, я лучше отдохну. Ты меня совсем замучил.
Я не стал уточнять, кто кого замучил, взял баклажку водки, еду и пошел в народ.
Мужики оказались на ногах и выплясывали от холода возле чахлого костерка. Никакого шалаша они строить не собирались. Мой топор оказался врубленным в ствол дерева.
— Студено нынче, барин, — сразу же сообщил мне словоохотливый сторож. — Видать нынче зима будет холодной. Как бы озимые не померзли!
— А почему вы костер большой не развели? — задал я наивный вопрос.
— Так сам видишь, все в снегу, откуда дров-то взять. Да, ничего, мы люди привычные, как-нибудь, потерпим.
— Потерпим, — поддержал его товарищ. — Нам не привыкать.
Никаких выводов и обобщений я делать не стал, но и разговор о видах на будущий урожай не поддержал. Передал гостинцы и вернулся в тепло. Брать их к нам в избушку я не мог, мало ли какие фокусы выкинет Урусов, вдруг мне опять придется спешно «расколдовывать» княжну!
Печь разгорелась, у нас опять было тепло. Маша, закинув руки за голову, лежала на лавке в скромно-пленительной позе.
— Ну, что там? — спросила она, открывая глаза.
— Все в порядке. Мужики мерзнут, но дрова для костра рубить не хотят.
Княжна пропустила мои слова мимо ушей, ей было не до того. Похоже, у нее опять начинался приступ мизантропии.
Она язвительно усмехнулась и спросила:
— Почему ты так на меня смотришь? Ты меня совсем не уважаешь, я вижу, у тебя только одно на уме!
Честно говоря, в тот момент у меня, если что-то и было на уме, так это предложить ей одеться, что я и сделал.
— Не хочу, чтобы ты ко мне притрагивался, — сердито сказала она.
Я и сам чувствовал, что Маша мне совсем не нравится, и надоели ее постоянные скачки настроения. С трудом, удержавшись от грубости, я посоветовал:
— Не хочешь моей помощи, одевайся сама!
Марию от моих слов перекосило, а я так просто взбесился. Редко кто, так как она, действовал мне на нервы.
— Если я тебе надоела, убирайся отсюда, я тебя видеть не могу! — вдруг, звенящим голосом закричала она. — Если бы ты только знал, как я тебя ненавижу!
Я открыл, было, рот, собираясь достойно ответить, но так его и не закрыл. В этот момент мне в голову пришла простая и здравая мысль.
— Иван где-то рядом и старается нас поссорить, — спокойно сказал я, в то же время, чувствуя, как ненавижу эту женщину, и мне так хочется от нее избавиться. — Маша, не поддавайся, иначе мы пропали!
— Я! Ты! — продолжила она начавшуюся истерику и остановилась, как будто налетела на препятствие. Потом сказала, не зло, а жалостливо. — Я ведь, и правда, тебя ненавижу!
— Я тебя тоже, — сознался я. — Интересно, как это у него получается? Ты мне сейчас просто отвратительна!
— А ты, ты бы видел себя со стороны! Ты жалкий, глупый, ничтожный смерд, в тебе нет и капли благородства! Как я могла так низко пасть, что разрешила, позволила тебе… Пожалуйста, обними меня, я больше не могу! — попросила она и заплакала.
Меня захлестнули гнев и обида. Однако умом я понимал, что происходит, потому преодолевая отвращение, я подошел и прижал ее к себе. Девушку бил озноб, и я кожей чувствовал, как ей противно прикосновение моих рук. Однако она смогла пересилить себя, и сама обняла меня и прижалась лицом к груди. И удивительное дело, вспышка гнева начала гаснуть. Ее тело, запах были мне еще неприятны, но не до такой степени, чтобы оттолкнуть от себя. Она тоже обмякла, ласково погладила мне спину и попросила:
