Оказывается, я вдрызг разругался с купцами, приказал некоторых — в основном иудеев — побить плетьми, а остальных выгнал взашей. Причем, еще успел наобещать несчастным все кары небесные и даже, кошмар! — каторгу. Интересно, среди них телепат завелся или у меня все на лице написано было?
Но и это еще не все. Потом достал из кармана толстенную папку, где «вся-то жистюшка кажного из людей торговых прописана». Где бы взять такую чудесную вещь? Оружие куда более эффективное, чем пресловутый меч-кладенец. Выбрал из этой мифологической базы данных самых состоятельных, которым приказал самим явиться в тюрьму пересыльного острога. Вот я какой!
В сторону Колывани удалось выехать лишь в субботу, 29 февраля. Дела задержали.
Не зря говорят — понедельник день тяжелый. Вот затеял ту историческую встречу с купеческим населением Каинска в первый день недели, и что вышло?! На импровизации только и выехал.
И никто ведь не подсказал. Для них-то это как само собой разумеющееся. А мне-то откуда знать? Ну, проезжал этот Ирбит по дороге — село, чуть больше деревни. Много каменных зданий. Часть из них двухэтажные… Да мало ли. По сравнению с Екатеринбургом — мухосрань. Только я в январе проезжал, а жизнь там, оказывается, в феврале кипит. Ирбитская ярмарка! По обороту только Нижегородской уступает. Купчины, что победнее давно уже там, а богатеи приказчиков заслали да вестей с телеграфа ждут. Часам к двум-трем там самый торг начинается. А я их от дел оторвал, неподумавши.
Да и они хороши. Как дети — обиделись. В неуважении меня заподозрили, и сидячую забастовку устроили. Если бы не благоразумие стрелянного воробья — Ерофеева-старшего, их бы не нагайками по домам разгоняли, а шашками по погостам…
Пока ждал первого из вызванных «на ковер» бунтовщиков, прочел, наконец, письма. Поднял настроение. Ее Императорское высочество, Великая княжна Елена Павловна на изысканном, образном и замысловатом русском языке поздравляла меня с получением высокой должности. Но не только! На поздравление бы и телеграммы хватило, а тут текста на страницу. «Мой милый Герман, — писала эта обогнавшая время женщина. — Зная твою неуемную энергию и приверженность прогрессу, верю, что долг свой в управлении столь обширными пространствами исполнять станешь ревностно. Столь же истово, как брался за любую должность, на коей судьба тебе быть завещала. Об одном только заклинаю тебя — будь добрее к людям. В земной юдоли своей, человеки, и без нас обременены многими страданиями. Кои удесятериться могут, коли ты их, как и прежде, лишь колесами зубчатыми в государственном интересе почитать будешь. Впрочем, это продолжение наших давних споров, о которых я все еще продолжаю скучать. В любом случае, знай — мне дорога твоя светлая голова и у меня ты найдешь самую горячую и преданную поддержку»… Отлично! Уж кто-кто, а Великая княгиня-то точно имеет доступ к телу Государя Императора. Может быть со всякой ерундой она к царю из-за меня и не побежит, но вот с проектом Томской железной дороги я ее точно попрошу помочь.
Письмо от отца не блистало изящными оборотами. Я бы даже сказал — было сухо, как военный приказ. Однако и оно мне понравилось. Старый отставной генерал извещал своего младшего сына, то есть меня, о том, что его старый приятель — «ты знаешь, о каком господине я говорю» — предупредил о готовящемся решении Государственного Совета касающегося дальнейшей судьбы Уральских заводов «акции коих я тебе передал». И по сведениям этого господина — акционерам не стоит ждать ничего хорошего. В связи с этим, Густав Васильевич отправил за мной вслед «известного тебе стряпчего» для оформления доверенности на право продажи «сих ценных бумаг». В столице наблюдался определенный ажиотаж к участию в акционерных обществах со стороны высшего света. Так что «покупатели найдутся всенепременно». Этот же юрист должен был разыскать моего старшего брата Морица. Либо в Омске, либо «если влекомый воинским долгом, брат твой уже выступил в Семипалатинскую крепость» в северном Казахстане. Естественно, с тем же заданием. У Морица тоже были бумаги несчастных Кауфских заводов.
Самое для меня чудное заключалось в самом конце письма. Там, где обычно должны помещаться слова любви. «Густав, не смей волноваться, — писал отец моего Геры. — Денежные средства, полученные мною с торгов за принадлежащие тебе бумаги, будут помещены в новомодную Сберегательную кассу Государственного банка. Или любое другое место по твоему указанию. Не позабудь составить соответствующий документ». Дата. Подпись. Странные отношения. С одной стороны вроде как вырисовывается крупная кучка готовых к инвестированию средств, а с другой — до слез обидно за лишенного родительской ласки Герочку.
Тот даже удивился сначала, а потом, почему-то кинулся меня утешать. Тут у меня и вовсе бардак в мозгах случился. Окончательно перестал понимать, кто теперь кому кем приходится, и как мне к этому нужно относиться.
Ерофеевы, отец и сыном именно таким, ошарашенным, меня и застали. Поклонились и замерли на пороге, не зная — то ли бежать от этого непонятного начальника с шальными блестящими глазами, то ли в ноги падать и каяться.
Выручил всех Артемка. Самовар притащил. Варенье, мед, сдобу — это уже горничные, а вот полуведерного великана с натянутым на трубу сапогом — казачок. Под чаек с крендельками и разговор как-то легче пошел.
Хорошо поговорили. Петр Ефимович-то все больше помалкивал, пыхтел да пристально в рот смотрел из-под густых седых бровей. А вот сын его, Венедикт Петрович — моих, в смысле — Гериных, лет — тот сразу загорелся, едва понял, о чем я речь веду. Он вообще показался мне не похожим на своего отца, степенного, былинного купчину с окладистой бородой. В мать, наверное, пошел. И черты лица и повадки другие.
Жаль Венедикт не решился ехать со мной в Томск. Не помешал бы доверенный и, главное, мыслящий сходно, прирожденный промышленник. Но и так много точек соприкосновения обнаружилось. Оказалось, что старший из сыновей Петра Ерофеева тоже озабочен бестолковым, принесенным из России и не адаптированным к Сибири способом земледелия. Недалеко от Каинска даже затеял ферму, где хотел делать все по науке.
Рассказал Вене о Дорофее Палыче. Порекомендовал сманить парня из почтового ведомства. Пообещал поискать ученого агронома и, если они вообще уже существуют — зоотехника.
Поговорили о паровых машинах, которые Ерофеев-старший назвал «Адским движителем». Младший механики не пугался и, видимо который уже раз, пообещал обязательно освятить мельницу, куда планировал ее поставить.
