Самопроизвольный выстрел случился, когда Чесенков-Силкин через дуло заряжал старинный пистолет. Пуля попала ему в межглазье. Он скончался, не приходя в сознание.
Генеральный директор концерна „ОРД“ М. А. Ордыбьев глубоко переживает нелепую трагедию.
Несчастный случай на утиной охоте имел жуткое продолжение. Взбесившиеся доги, к которым питал слабость С. И. Силкин, оказавшись без присмотра, в сумерках напали на охранника штаб-квартиры „ОРД“ в Гольцах Шамиля Джусаева и чуть было не разорвали его в клочья. Он в тяжёлом состоянии доставлен в больницу, а егеря охотхозяйства Родион Малов и Роман Юсов отправились в окрестные леса, чтобы выследить и пристрелить взбесившихся псов. По последним сведениям, они это сделали».
— Ну, что скажешь? Убийство или несчастный случай? — наскакивал Счастливов.
— Обыкновенная расправа, — ответил я твёрдо. А самому вновь и вновь вспомнилось, как Ордыбьев оговорился: «Пупыря придётся убрать». Вот и убрали… Одного или всю троицу?…
— Ну, так как: убийство? — не отвязывался поэт.
— Думаю, что «да», — мрачно подтвердил я.
II
Стремительный Счастливов, как налетел нежданно, так и умчался, заявив, что ему обязательно надо повстречаться с главой Городецкой администрации, конечно, побывать в районной библиотеке, а также завернуть в Гольцы. «Зачем?» — удивился я. «Ну знаешь ли, не за тем, чтобы выведать подробности, — обидчиво бросил он. И всё-таки, оправдываясь, слукавил: — Просто хочу увидеть те перемены, какие произошли на малой родине первого коммунара. Разве не веская причина?» Отговаривать я его не стал. В конце концов, у него свои намерения и собственное представление о возможных выгодах.
Через неделю получил многословное письмо, написанное летучей скоропись, в том же стремительном духе, в каком и пребывает в жизни Вячеслав Счастливов. Ладно бы скорописью, но ведь его взгляды стремительно поменялись.
Отчего бы? Да, отчего такая прыть? А оттого, оказывается, что господин Ордыбьев готов «постоянно спонсировать» Славину газету «Звонница». Даже рвётся в авторы, хотел бы разработать малознакомую тему и, по прикидке Счастливова, сенсационную — о том, как Иван Грозный, пребывая в великой злобе на собственный народ, назначил касимовского царя Саиб-Булата государём всея Руси.
Вообще, господин Ордыбьев, по новому убеждению Вячеслава Счастливова, настоящий меценат: «крупный и культурный предприниматель, искренний и щедрый». Он отвалил громадное вспомоществование семье Силкина, собирается послать младшую дочь того в Англию — на стажировку в Кембридж, причём вместе с матерью, чтобы они легче перенесли невосполнимую потерю.
Ордыбьев, оказывается, и «исключительно благородный человек». По Славиной подсказке он уже пригласил скульптора соорудить величественное надгробие в центре Гольцов двум Семёнам Силкиным, деду и внуку, двум символам обновлявшейся в XX веке России — революционеру-коммунару и демократу-реформатору.
«Потрясающая идея, не так ли?! И, заметь: моя!» — восхищался счастливый человек, поэт Вячеслав Счастливов. Господи, сколько же у иных тщеславия!..
Как выяснилось, в Гольцах он провёл «три полных дня» и принимали его там «по-царски». Славик хвастался, что его «донжуанский список» нежданно пополнился, и он не сомневается, что «будет расти». С раздражением сообщил, что с «Ларисой Григорьевной покончено. Представляешь, у самой бальзаковский возраст, а изображает из себя недотрогу. Всюду носятся с ней, и ты в частности: Лара, Ларочка, а она просто вздорная бабёнка, вообразившая о себе невесть что». Он грозил: «Будет бегать за мной, как леди Каролина Лем за каретой Байрона! Помнишь, переодевшись в пажа, с факелом? Но я, как Байрон, останусь непреклонным!» И глумился в своей обиде: «Видел бы ты, как она постарела, как подурнела, а туда же — принцессу из себя корчит!» И опять хвастался отвергнутый, уязвлённый Славик: «Передо мной нынче — нескончаемый выбор! Сонм молоденьких принцесс! Одна другой краше! И никто из них мне не откажет!»
Небрежно упомянул, что мельком виделся с Базлыковым — «твоим букинистом из отставных майоров, который нынче верноподданнически служит Мухаммеду Арсановичу», — и тот ему не понравился: «мрачный и замкнутый тип». Правда, тут же оправдал Базлыкова: мол, у него большие неприятности — «жена сошла с ума, и её пришлось отправить в сумасшедший дом в Рязани».
На этой фразе я замер: заклинило душу. Я перечитывал её, пытаясь уразуметь последствия. Но мысль застряла на одном: её там залечат… Неужели и ей уготована расправа?.. Судя по всему — да! Но Базлыков вряд ли её спасёт… Вряд ли когда-нибудь узнает правду… Господи, какое страшное время!
Наивный и обидчивый, как дитя, поэт Счастливов с ехидцей, а я ощущал с дурным, неуместным смешком далее писал: «Представляешь, у этой трагедии прямо-таки детективное продолжение, как в современных триллерах: охранники Силкина, тебе хорошо известные, — уродливый, со змеиной головкой Родька и придурковатый хряк, а, вообще-то, злобный вепрь Ромка, угнали шикарный „гранд-чероки“ и скрылись в неизвестном направлении. Их ищут от Москвы до Самары, но, вероятнее всего, они подались на Кавказ. Ведь представляешь, может оказаться, что был-то, в самом деле, не несчастный случай, а преднамеренное убийство. Именно это подозревает Мухаммед Арсанович. Он, знаешь ли, искренне переживает, тем более, как выяснил, эти самые Родька с Ромкой беглые рецидивисты…»
А далее наивняк Счастливов в неподдельной обиде упрекал меня «в умышленном умолчании, а попросту — во лжи!».
Ведь, как поведал ему гостеприимный Мухаммед Арсанович, Семён Силкин, можно считать, являлся моим «давнишним другом». Оказывается, он подарил мне уникальную семейную реликвию, икону Христа Спасителя, а всего лишь две недели назад «по его дружескому приглашению» я участвовал в утиной охоте, и он лично подстрелил для меня красавца-селезня.
Тогда же, на той же охоте, мы повстречались с Мухаммедом Арсановичем и «задушевно беседовали», в частности, о моём паломничестве в Старую Рязань, и он, Ордыбьев, всё же надеется прочесть в «Звоннице» мой «юбилейный очерк».
В контексте произошедших событий напоминание о батыевом погроме Руси воспринималось кощунственно — как сладкая азиатская улыбка, перед тем, как протянуть чашу с ядом, или во время прощальных объятий нанести кинжальный удар в спину.
В своём неудержимо-многословном письме — и это особенно важно — Вячеслав Счастливов прямо-таки по-прокурорски допытывался: как я отношусь к татарам? Тут же категорически высказывался сам, видимо, призывая меня последовать его обновлённым убеждениям. Оказывается, теперь он полагает, что, подобно угро-финнам, то есть мордв, муром, мещер, татары также корневой для России народ, как и мы сами, славяне…
Дожили! Выходит, теперь Батый наш хан, а три века ига просто вживание друг в друга, — чтобы «стать и единокровными, и корневыми». Всё ещё по-советски Счастливов пытался покумить татар с русскими, — завоевателей с покорёнными, палачей с жертвами…
Ох, Господи, как легко переосмысливается история!
Что ж, стальной паутиной обвил Счастливова многоопытный паук — властолюбец Ордыбьев. Такую же стальную сеть плёл он и против меня. Но это-то понятно: я ведь для него не только идейный противник, но и нежелательный свидетель. Проще — враг! А с врагами во все времена ищут не братания, а смертельной схватки.
Тонко, ох, как тонко плёл хитроумную, многоходовую интригу лукавый, по-азиатски осторожный и беспощадный отпрыск ханского рода Орду-Ордыбьев. Почти безвыходную для незадачливого поэта, безбоязненно открытого всему на свете — и любви, и злодейству.
Меня это сильно растревожило. Я тут же отправил Вячеславу ответное послание, но не многословное, и главное — со знаковой фразой: «Кто живёт на подаяния нечестивых, тот их будущий раб!» Если поймёт, то прозреет, а если будет и дальше благодушествовать, то сомнут, и в самом деле превратят в бесправного и бессловесного раба. Такое уже неоднократно бывало на Руси — во все эпохи! Не избавились мы от подобных трагических заблуждений до сих пор…
К вечеру того дня, помнится, повалил снег, заметелило, и я, не испытывая судьбу, с утра пораньше укатил на своей «четвёрке» в Москву. Завершилось очередное моё отшельничество во глубине России.
III
Наши отношения с Вячеславом Счастливовым заморозились надолго, и мне даже подумывалось навсегда. Нет, не дошла ни до его ума, ни до его сердца моя знаковая фраза: о нечестивых и о прозрении. О том, что надо, в конце концов, ясно понимать не только видимые цели, но и невидимые опасности, а, кроме того, вести себя достойно и непременно по-мужски.
Однако по весне, в светлое Новолетие, — в Древней Руси Новый год наступал в начале марта, — получаю от него скоропалительное послание, как всегда, захлёбывающееся в эмоциях и лишнесловии. Обиды, будто бы и не бывало, а вот настойчивое, навязчивое внушение о «меняющихся Гольцах», о «благодетеле» Ордыбьеве, о «духовном возрождении», — о строящейся мечети! — меня просто потрясло.
