Но вид они имели иной, нежели у Власова. Вместо двух колонок с именами платтендатов - три, в первой из которых имя, во второй - размер платтендата и в третьей - дата его последнего изменения. Полоса прокрутки удобно соединяла имя и два относящихся к нему числа...
Вот. Это просто бросается в глаза, и это действительно изящное решение. Имя и два числа - дату ведь легко представить как шестизначное число. Два... слагаемых? Нет, это было бы слишком просто для человека со способностями Вебера... Фридрих, наконец, полностью вспомнил мысль, перебитую посланием от Мюллера. Блестящие математические способности Вебера - включая способность с легкостью проделывать в уме любые арифметические операции. Из четырех действий арифетики самый длинный результат - а стало быть, самый неподбираемый пароль - дает умножение. Для обычного человека мысленно перемножить два шестизначных числа - дело невозможное, а для Вебера это было вполне тривиально. Но, конечно, для нормального Вебера, а не для оболваненного штриком...
Фридрих не обладал арифметическими талантами своего покойного коллеги, так что ему пришлось сперва загрузить-таки графическую оболочку, а потом запустить уже со своего плата счетную программу. Для первой же картинки в каталоге MG.ZSW он умножил размер на дату, ввел получившееся десятизначное число в качестве пароля... и вновь получил отлуп.
Ну вот. Почему он, собственно, решил, что числа надо просто перемножить? Может, там какая-то формула, коэффициенты которой знал только Вебер...
Тут Фридрих вспомнил, что главный пароль к этому плату был "зубодробительной комбинацией букв и цифр". Да и теория информационной безопасности рекомендует при составлении паролей перемешивать те и другие. Но откуда могут взяться буквы в результате операций над числами? Очень просто - из принятой у программистов шестнадцатиричной системы счисления! Фридрих знал, что цифры больше девятки обозначаются там буквами латинского алфавита. Он перевел прошлый результат в шестнадцатиричный код - к счастью, счетная программа позволяла сделать это одним нажатием на кнопку - и скопировал получившуюся строчку в окошко пароля.
Есть! На сей раз программа просмотра без возражений заглотила платтендат, и секунду спустя на экране перед Власовым была первая страница отсканированной рукописи.
Судя по всему, это были те части книги, которые предлагались на пробу издателям. Скорее всего, решил Власов, здесь содержится горстка мусора и немного вкусностей для возбуждения аппетита. Гельман не стал бы выкладывать на стол все карты: ему нужно было, во-первых, подтвердить подлинность рукописи, и, во-вторых, "презентировать", по его же выражению, содержание - да так, чтобы потенциальный покупатель клюнул.
Фридрих уселся поудобнее и приступил к просмотру.
Первый же платтендат содержал фотографию рукописной страницы. На ней было каллиграфическим почерком с росчерками и завитушками было выведено: "Воспоминания и размышления". Фридрих подумал, что название очень характерно: когда-то он любил мемуарную литературу и знал, что обычно за такими скромными заголовками скрываются клокочущие бездны ущемлённого самолюбия.
Бегло просмотрев несколько листов подряд (мощный тосибовский плат скрежетал при каждом обращении - страницы рукописи были сосканированы с хорошим разрешением), Власов убедился, что это именно беловик: листы были исписаны ровным аккуратным почерком без помарок и исправлений, а текст снабжён заголовками и подзаголовками.
Он вернулся к началу и стал быстро просматривать текст.
Во втором платтендате было три листа - нечто вроде введения, озаглавленного как "Обращение к читателям". Начиналось оно так:
"Я пишу эту книгу не для современников и даже не для потомков, ибо и те, и другие, хотя и по разным причинам, но в равной степени не заинтересованы в правде. Первые озабочены своими планами, сиюминутными или глобальными, для которых правда являет собой и очевидное препятствие, и удобную жертву. Что касается потомков, то они либо недопустимо пристрастны, либо постыдно равнодушны к деяниям своих отцов, причём пристрастие и равнодушие вовсе не исключают друг друга..."
Фридрих подумал, что долгое затворничество испортило не только характер великого пилота, но и его стиль. С точки зрения Власова, сухие и точные параграфы "Тактики воздушного боя" явно превосходили "Воспоминания" даже с чисто литературной точки зрения. Увы, похоже на то, на затянувшемся досуге князь перечитал интеллектуальной литературы - и, разумеется, вынес из этого чтения культ длинной фразы и привычку к мудрствованию по пустякам.
"... Однако, несмотря на окружающие меня многочисленные образчики духовного разложения, я всё ещё льщу себе надеждой, что мир ещё не настолько испорчен, чтобы вовсе перестать порождать немногочисленное племя свободных духом, коих интересует не только шелест знамён или грязные и кровавые пятна на них, но истина сама по себе. Этим редким, выдающимся умам я и посвящаю свою книгу. В ней они найдут несколько крупиц той истины, которую они тщетно будут искать в других сочинениях, написанных людьми с более гибкой совестью..."
Власов поймал себя на внезапно вспыхнувшей неприязни к покойному. Старик прекрасно понимал, кто заинтересован в публикации его откровений и какая именно публика будет их читать. Похоже, помимо испорченного стиля, автор "Тактики" приобрёл ещё и вкус к лицемерию... Фридрих с отвращением закрыл платтендат и взялся за следующий, где начинались "Предварительные сведения".
"Я, Хайнрих Александр Людвиг Петер цу Зайн-Витгенштайн, появился на свет 14 августа 1916 года в Копенгагене. В настоящее время я остаюсь единственным представителем нашей ветви фамилии. Оба моих родных брата погибли в великой войне: младший, Александер - как подобает воину, в сражении, старший, Людвиг - при иных, не менее трагических обстоятельствах, о которых я расскажу в другом месте.
Наш род издревле славился своими традициями, важнейшей из которых является теснейшая связь наших мужчин с воинской службой. Можно даже сказать, что война - наше традиционное семейное занятие.
Впрочем, моя семья и её традиции заслуживают большего, чем несколько сухих слов, а потому я прерву своё ещё не начавшееся повествование экскурсом в историю моей фамилии, каковая история теснейшим образом переплетена с историей Германии и Европы в целом.
Итак: первые, не вполне достоверные, упоминания о нашем роде восходят к десятому веку..."
Власов тяжело вздохнул: стало понятно, что тщеславный старец не сможет не перечислить всех своих предков и их славные деяния. Так и оказалось: "небольшому экскурсу" Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн отвёл семь страниц. В потоке слов мелькали самые разные имена, начиная с Фридриха Бранденбургского и королевы Хельги, которые каким-то образом поучаствовали в судьбах рода, и кончая берлебургскими курфюстами и их потомством по разным линиям, с аккуратно выписанными в сносках ссылками на всякого рода источники - от Готского альманаха до стандартного учебника дойчской истории. Власов не стал вчитываться. Глаз зацепил только парочку русских фамилий.
