– Эгегей-го! – закричал Микулка и рассмеялся, подняв к небу голову.
Копыта отбивали по просохшей земле частую дробь, но маленькое сердце героя все гналось за этим ритмом, разгоняя по жилам кровь и наполняя все тело уверенной радостью.
– Ожил… – буркнул позади Голос. – А то когда ты во мраке грустных дум, тебя все не в ту сторону клонит. Куда-то ближе к озерам.
– Да будет тебе! – рассмеялся еще больше паренек. – Куда я без тебя денусь? Бурчишь, словно не десяток героев в тебе, а одна сварливая баба.
Он уезжал все дальше на север, оставляя позади себя вторгшийся в дивные земли Руси Херсонес. Волшебство и сказочность властвовали еще тут безраздельно, но с южных заморских земель уже подступала ромейская практичность, механические самострелы и всепожирающий греческий огонь. Еще распевали свои песни русалки, укутавшись густым лунным светом у черных лесных озер, еще плодились в горах Змеи, жили вольготно, подворовывая печенежский скот, даже крупнее стали, а у некоторых и голов поприбавилось.
Окуривались жертвенным дымом кумиры древних Богов, вещие волхвы зрили в непонятное, необъяснимое будущее. И это будущее упорно, но пока еще вяло насупало на дремучую, бескарайнюю, волшебную Русь, где два десятка верст до соседней с Киевом веси одолеть труднее, чем тысячу верст по гостинцу до Царьграда, где непролазные чащебы скрывали топкие болота, где быстрые реки и высокие горы создавали одинокому путнику неодолимые преграды. Сползал на запад земной диск под ногами сильного коня, а вокруг, от края до края, простиралась страна богатырской силы и сурового волшебства.
К вечеру о горах перестали напоминать даже плоские синеватые тени на фоне неба, все чаще стали попадаться большие лиманы и Микулка настороженно оглядывался, стараясь проезжать подальше от этой дикой воды. Ему уже довелось как-то раз приманить на себя упыря в этих местах, хватило того раза надолго и повторять не хотелось. Жуткая тварь.
Нигде не было видно и следов жилья, даже печенеги не ставили тут своих шатров, облюбовали места дальше к востоку. Оно и понятно, печенег сам по себе жить не может, ему кого-нибудь грабить надобно, а на востоке Сурожская крепость собрала вокруг себя городки и веси. Есть чем поживиться у русичей.
На закате слева стало отблескивать море и Микулка принял немного на восток, потому как знал, что двигаться надо так чтобы моря не было видно, иначе не сыскать тонкого перешейка и можно запросто затеряться-увязнуть в соленых болотах.
Вечерний сумрак тонким покрывалом стал обволакивать землю и Ветерок перешел с галопа на рысь, а потом и вовсе пошел быстрым шагом, экономя силы. Виднокрай приблизился, словно его петлей стянули, лиманы вокруг ухали неприятными утробными звуками, словно переклинивались в надвигающейся тьме о чем-то тайном и страшном. То там, то сям пробегали синеватые блуждающие огоньки и Микулка то и дело поплевывал через левое плечо. В бою не так жутко… Там знаешь, что оружие у тебя и оружие у ворога, умением и силой одолеть пытаешься. А тут… Неведомо из какой лужи тебя за ноги ухватят. Паренек поежился и стукнул пятками коня.
– Ну! Чего плетешься как улитка? Думаешь упыри только людями питаются? Конину они тоже лопают, аж за ушами трещит!
Ветерок словно понял, дернул ушами и прибавил ходу, перейдя на рысь. Но когда первые звезды взглянули на землю, лиманы вроде бы кончились, конские копыта перестали чавкать по размокшей глине и на душе полегчало. Только вот холодно… Днем даже парко в полушубке, а вечерком к костру тянет. Микулка поискал взглядом пригодное для стоянки место и приметил невысокий холм с рощицей из десятка акаций.
– Давай, давай! – подогнал он коня. – Целую ночь отдыхать будешь.
Они въехали на пригорок и паренек с удивлением разглядел глинобитную хатку, укрытую в тени деревьев. За едва прозрачным слюдяным окошком неясно маячил огонек света.
– Вот удача-то! – обрадовался Микулка. – Чай не небом укрывшись ночевать. И тепло и сухо.
– Погоди радоваться… – задумчиво произнес голос. – Подумал бы лучше, отчего одна хатка посреди степи стоит. Радоваться радуйся, а осторожности терять не след.
Паренек ничего не ответил, но призадумался, слез с коня и пешком подошел к крепкой дощатой двери. Постучал…
– Иди отсель, упыряка проклятый! – раздался из-за двери совсем детский девчачий голосок. – Вот батька придет, он тебе кол осиновый вгонит промеж лопаток!
– Да не упырь я! – рассмеялся Микулка. – Я русич, еду домой, в Киев. Хочу заночевать в хате вашей, коня напоить. А вашего мне не надо, еда у меня вся своя, еще и поделиться могу.
– Еда? – заинтересовано спросила девочка. – А как мне знать, что ты не упырь? Мамка с отцом не велели никому отпирать. Упыри, говорят бродят, лихие люди тоже хаживают.
– Да ладно тебе! Разве упыри говорить могут? Только ревут.
Микулка уже начинал зябнуть не на шутку, а разговор принимал затяжной оборот.
– А может ты лихой человек? – заинтересованно спросили из-за двери.
– Ну чем тебе доказать? – раздосадовано спросил паренек.
– А поклянись что не тать!
– Клянусь… – стуча зубами от подступавшего холода, произнес Микулка.
– Разве так клянутся? Много у тебя еды?
– Полный мешок!
– Тогда скажи, чтоб мне помереть прямо здесь, если я вру.
– Чтоб мне помереть! – от души воскликнул Микулка. – Прямо здесь, если я вру. Пойдет?
– Не помер?
– Не… Живой.
Лязгнул за дверью тяжелый засов и темноту ночи проткнул желтый луч света, так и светившийся теплом и уютом.
– Ну заходи, раз не помер! – раздалось из хаты и Микулка облегченно открыл дверь.
В хате было тепло и сухо, вот только едой и не пахло. Посреди комнаты босиком на дощатом полу стояла голубоглазая девчушка лет девяти со смешными косичками светлых волос. На ней был нарядный, явно к празднику шитый сарафан, но в глазах особого веселья не было, скорее тревога и настороженность. Руки девочка держала за спиной, а когда пошла задвинуть засов, Микулка с удивлением разглядел зажатый в кулачке огроменный кинжал. Длиной пяди в две, не меньше.
– Ух, какая грозная! – чуть не рассмеялся паренек. – И оружие у тебя грозное. Ты хоть в руках-то его при ударе удержишь?
– А зачем им бить? – без всякого притворства удивилась девчушка.
Микулка и рта не успел раскрыть, как девочка махнула крохотной ручкой и широкое булатное острие, просвистев на локоть правее от Микулкиной головы глухо вонзилось в тяжелую дверь. Паренек аж голову в плечи втянул от неожиданности. Шутить больше желания не было. Он покосился на дверь. Кинжал вошел в дерево вершка на два…
