могут быть, как у кандидата в члены Партии.
— А что у меня проверять? — удивилась я, — я работаю на производстве, замечаний не имею, общественную деятельность веду активно, в институт вон поступила, в педагогический. Что не так?
— На вот, сама ознакомься, — Иван Тимофеевич протянул мне сложенный листок из тетрадки в косую линию.
Я развернула и вчиталась в неровные строчки:
«…Обилие чепухи в нашей газете поражает. Кинематограф убил театр. Телевиденье убило кинематограф. Женские колонки убивают газету. Ведь женщина, которая ведет эту колонку, на полном серьезе считает себя советским журналистом! Она учит советских женщин такой ерунде как выбор мыла и крема для рук. Забавно читать бред…! Это пять! Высший балл за отсутствие мозга и незнание предмета! Как мыло и крем для рук могут заменить советскую идеологию? Чтение нашей газеты теперь заменяет мне походы в цирк...» — ну и в таком духе на четыре странички мелким почерком.
— Ну как? — спросил Иван Тимофеевич, когда я дочитала.
— Ерунда, — отмахнулась я. — Обычный бред типичного неудачника. Какая-нибудь девушка не ответила ему взаимностью в пубертатном возрасте, и с тех пор он ненавидит всех женщин.
— Но тем не менее он спровоцировал проверку, — сказал сосед.
— А кто проверять будет?
— Быков Лев Юрьевич, — скривился Иван Тимофеевич. — Очень, знаете ли, мерзкий человек. Кстати, это именно он ходил к нашей бывшей соседке, Ольге Горшковой.
И тут мои губы мимолетно сами расплылись в очень довольной улыбке.
Да это же просто праздник какой-то!
Мы еще немного поболтали, и я выпросила у Ивана Тимофеевича приглашение на Олимпиаду. Так что я тоже поеду в составе делегации от нашей газеты.
Вполне довольная и умиротворенная, я вернулась домой, устроилась в уютном кресле, включила лампу под абажуром и решила почитать «Синюю книгу» (хватит с меня Бальмонта!), как вдруг раздался звонок в дверь. Римма Марковна в своей комнате как раз рассказывала Светке на ночь сказку, поэтому открывать пошла я.
На пороге стоял… Линьков.
Увидев меня, он вздрогнул и вскричал:
— Куда вы дели мои деньги?
— Зачем так орать? — мрачно спросила я. — Я слышу нормально.
— Но деньги… — растерялся Линьков.
— А что деньги? — удивилась я. — Деньги у меня на хранении. В чем проблема?
— Но Валерий Анатольевич… — залепетал Линьков. — Он требует денег. Я ему сказал, что деньги отдал вам, а он говорит, что никаких денег он не видел, и что я должен ему, а не вам… Что мне теперь делать?
— Идите домой спать, — посоветовала я, от чистого сердца. — Время уже позднее. А с Горшковым я сама разберусь.
— Но он спросит… — беднягу Линькова аж затрясло.
— Скажете ему, что я поговорю с ним лично, — ухмыльнулась я, слегка кровожадно.
Я хотела уже закрыть дверь, но Линьков продолжал маяться у порога.
— Что-то еще не так? — спросила я, недовольно.
— Валерий Анатольевич… он там, возле подъезда стоит… — заблеял Линьков. — Ждет деньги…
— Во как! — поразилась я и расцвела улыбкой. — Ждет, значит. Как это мило. Ну, идемте. Сейчас, минуточку, только обуюсь.
Когда я вышла на площадку — Линькова уже не было. Пожав плечами, начала спускаться вниз.
У подъезда было почти также людно, как на добровольном субботнике, где явку проверять не будут. Я дважды обошла абсолютно пустынный двор, но ни Горшкова, ни Линькова не обнаружила. Даже обидно стало. Вот только решишь проявить благородство и отдать деньги (это я аллегорически, конечно же), как и отдавать уже некому.
Ну, и ладно.
Где-то крикнула ночная птица. Потянуло ночным холодом. Я поёжилась.
И только я собралась идти домой дочитывать «Синюю книгу», как у гаражей раздался какой-то хлопок, звон и сдавленное чертыханье. Я всмотрелась, но в бледном свете анорексичной луны увидеть что-либо на таком расстоянии было сложно. И вместо того, чтобы уйти спать, я не нашла ничего лучше, чем уподобиться герою тупых американских ужастиков, который ночью идет в темный подвал посмотреть, что же там за страшные звуки такие.
В общем, я подошла чуть ближе к гаражам и вполне закономерно обнаружила там Горшкова и Линькова, которые бухали. Судя по осколкам, один стакан они уже разбили, поэтому пили по очереди из оставшегося гранчака.
— Доброй ночи, господа, — поприветствовала я мужчин, вежливо.
Линьков подавился и закашлялся, а Горшков что-то зло пробурчал под нос. На приветствие он не ответил. Мне опять стало обидно.
— Неужели ты не рад мне, а, Горшков? — спросила я, дружелюбно (ну, почти дружелюбно).
Горшков промолчал. Линьков до сих пор сдавленно кашлял на заднем фоне и старался особо не отсвечивать.
— А ты опять без цветов, Горшков, — грустно покачала головой я, — сэкономить решил, да?
— Вот смотрю на тебя, Лидия, и удивляюсь — какая ты совсем другая стала, — вдруг подал голос Горшков, глядя на меня исподлобья, — Раньше была такая домашняя, теплая. Слегка дура, конечно, но такая… уютная, живая. А сейчас передо мной кусок мутного льда. Всё тебе мало, гребешь деньги, барахло, квартиры! Ольгу от ребенка отказаться заставила. Куда ты ее толкаешь? Она и так у нас малость того… с приветом… артистка, в общем…, а тут еще ты под руку тявкаешь.
— Да, всё так, всё так, — кивнула я, вспомнив ту Лиду, в которую я только попала, — И дура, и мутная, и жадная. Но только тебя, Горшков, всё прекрасно устраивало, когда Лида ходила в одной юбке, отдавала тебе всю зарплату до копейки, молча терпела твои заскоки, прибегала с работы и становилась у плиты, чтобы побаловать своего любименького Валерочку, а то он же, бедняжечка, аж целых два урока провел, умаялся болезный. А что ты для Лиды… для меня… сделал хорошего? Вот назови хоть что-нибудь!
— Я замуж тебя взял, дура! — взъярился Горшков и стукнул кулаком о стену гаража.
— Оооо! Достижение какое! — всплеснула руками я, — замуж он меня взял! Ты понятие «замуж» от «бытового рабства» отличаешь?
Горшков не ответил.
— А ребенка я у Ольги не отбираю, — продолжила я, — она Светку в интернат на постоянку сдала, заниматься не хочет. А я считаю, что в интернате ей будет хуже, чем в
