Операция заняла времени неделю, с мужиками из леспромхоза, с которыми Гена договорился за мебель и ящик водки, рассчитался Авессалом, а Гена свои девятьсот тысяч получил уже в Питере, где в камере хранения его ожидала электронная банковская карта с вышеупомянутой суммой.
Не прошло и недели, как деньги практически все улетучились. В это трудно поверить, но Геннадий в вопросах траты финансов был феноменом еще тем, и результатом валтасаровых пиров осталась какая-то вшивенькая тысчонка, на которую в Питере трудно прожить полноценный день. Гена с горя потратил вышеупомянутую тысячу на две бутылки хорошего коньяка и распил оные с какими-то бичами.
Но тут на жизненном пути нашего героя возникла Лера, Валерия Михайловна Роу, без двух годов опять ягодка. Гена понял, что женщины этого типа — его карма (словечко подцепил в каком-то из ночных клубов), и отдался судьбе в лице Леры. Впрочем, в достаточно милом лице.
Валерьянка, как звали ее коллеги, владела небольшой сетью аптечных киосков, имела она за плечами фармакологический институт и срок за фарцовку при советском режиме — торговала импортными противозачаточными средствами. Лера узнала о Гене от своей дочери Кати, которая гуливанила с ним в одной компании. Широта души простого уральского пацана чем-то умилила Леру, и она разрешила Кате привести рубаху-парня в гости.
Катя привела Гену в шикарную квартиру на Васильевском, и Гена произвел на Леру неизгладимое впечатление… да-да, своей знаменитой прозрачной рубахой. И остался там жить.
Нет, Лера не отбила Гену у дочери, Кате Гена был совершенно по барабану, она творила музыку в стиле соул, а Гена не рубил, чем отличается регги от джаза, что уж там говорить про соул. Личная жизнь мамы дочку никогда не интересовала, у них были чисто деловые отношения.
А Гена почувствовал, что наконец-то устроился с комфортом, и попросился у Леры работать. Она устроила его в свою фирму водителем. И он возил ее по всему Питеру, летая на ее «Дэу эсперо» как птица. Лера смотрела на Гену и была счастлива. Похоже, ему было все равно, с кем спать, возраст значения не имел, и Валерьянка наконец-то забыла, что ей не двадцать, и даже не тридцать лет. Даже не сорок.
Проходил апрель. Двадцать шестого или двадцать седьмого числа в квартиру Валерьянки позвонили по обычному телефону. Было это так необычно, ибо звонили в основном на сотовый, что Лера никак не могла отыскать спросонья старый аппарат.
Между тем телефон надрывался, как духовой оркестр апокалипсиса.
Обнаружил его Гена на антресолях в прихожей. Валерьянка сняла трубку и хриплым от недосыпания голосом спросила:
— Господи, кто в такую рань?..
Официальный, прямо таки казенный голос холодно заметил:
— Доброе утро. Вообще-то уже восемь часов.
— У меня выходной.
— Прошу прощенья, не знал. Могу я узнать, это не Валерия Михайловна Роу у аппарата?
— Вы будете смеяться, но это именно я. С кем имею удовольствие разговаривать?
— Капитан Ларин говорит, уголовный розыск. Не проживает ли у вас некто Топтыгин Геннадий Родионович?
Лера окаменела. Про похождения своего возлюбленного она уже многое знала, и вполне допускала, что тот легко мог пойти на уголовщину.
— Да, это мой муж, — тем не менее ответила она, и Гена чуть не упал.
— Насколько я могу судить — неофициальный, — не преминул уточнить Ларин.
— Мы с ним любим друг друга.
— Прошу прощенья. Вы не могли бы пригласить его к телефону.
Гена выхватил трубку у изумленной Леры из дрожащих ухоженный рук. Если бы трубка была шеей какой-нибудь змеи, Гена задушил бы ее насмерть.
— У аппарата, — как можно спокойнее сообщил он.
— Доброе утро, молодой человек. Вам говорит что-нибудь такое имя — Татьяна Константиновна Абрамова?
Гена покрылся холодным потом. На самом деле он никогда не забывал о тещиных словах, хотя и всерьез их воспринимал не до конца. Но что-то в голосе капитана Ларина заставило Гену вспомнить тот злополучный вечер, когда Татьяна Константиновна обещала…
— Она что, действительно все продала? — прошептал он в ужасе.
— Не понял, — смутился Ларин.
— Мне угрожает опасность, — Гену охватила паника.
— А, так вы уже знаете? — спокойно спросил капитан.
— Давно. Защитите меня, это же маньяк. Она вбила себе в голову, что я ее дочь обидел.
— А вы не обижали? — тут же задал вопрос Ларин.
— Нет, — выкрикнул Гена и разбил трубку об телефон. По паркету рассыпались осколки пластика.
Он тупо смотрел на останки аппарата и шептал:
— Она все продала. Она все продала. Она меня убьет…
— Кто? — Лера сквозь слезы смотрела на такого жалкого и такого любимого Геночку и никак не могла понять, за что его можно убить.
— Моя теща, — раскачиваясь из стороны в сторону ответил Гена.
Лера рассмеялась.
— За что, глупый? За что?
— За Аньку.
— Ты думаешь, она всерьез?
— А зачем бы тогда мент звонил? Черт, даже не спросил, может, они ее поймали?
Надежды оказались пустыми. Ларин отыскал Леру по сотовому и сообщил, что теща Гены отбыла в неизвестном направлении, и скорей всего — именно в Питер.
Гена впал в отчаяние.
— Успокойся, — сказала Лера. — Она просто не сможет тебя найти, у нас миллионный город.
— Сможет, — покачал головой Гена.
— Почему?
— Потому что она смогла продать все. Ты бы смогла?
— Не знаю, — растерялась Валерьянка.
— А она — смогла, — как-то патетически повторил Гена и замолчал.
Молчал он ровно полминуты. Потом сказал:
— Мне нужно оружие.
Сейнер Володи они нашли быстро. На палубе курили рыбаки, лениво выпуская в ярко-голубое небо зыбкие колечки дыма.
— Ну, вот я и пришел, — сказал Володя и весело помахал друзьям. — Рад был познакомиться…
— Мне тоже было приятно, — тихо ответила Таня. — Всего вам доброго.
Теперь только и оставалось — повернуться и уйти. Так она и сделала.
Пирс задорно щелкал под набойками, и пока досада на такое дурацкое расставание не совсем овладела Татьяной Константиновной, каковой она себя вновь начала ощущать, наша валькирия поспешала на поезд, который остановился в Королевском парке Стокгольма. Проводник уверял, что простоит состав до вечера, так что можно не торопиться…
Однако Татьяна Константиновна спешила, чтобы не оглянуться, не ляпнуть что-нибудь… что-нибудь… она и сама не знала, что могла ляпнуть в такой момент.
Запнувшись об кролика, Татьяна Константиновна упала на четвереньки. Кролик трепыхнулся, царапнул лапой по и без того порванным колготкам, тихонько пыхтя начал выкарабкиваться из-под упавшей женщины и, выбравшись, направился к своим собратьям, которые мирно паслись на клумбах. Длинноухих было столько, что непривычный к таким вольностям человек спокойно мог подумать, будто где-то неподалеку только что разорилась кролиководческая ферма. А Татьяна Константиновна осталась сидеть на коленях и плакать.
И не то, чтобы было больно, хотя и было. Обидно было тоже, но только потому, что так нелепо грохнулась, да и то — внимания никто не обратил. А почему плакала, Татьяна не призналась бы и себе самой.
Чьи-то сильные руки… впрочем, руки были не чьи-то, а Володины… да, Володины сильные руки подняли Татьяну Константиновну с асфальта и поставили на ноги.
— Простите… — почти твердым голосом сказала она. — Не стоило беспоко…
— Хватит, — отрезал Володя. — Поехали.
Он уже повлек ее прочь из порта, но Татьяна встала, как вкопанная.
— Не надо. Мы с вами приятно провели время, спасибо, — слова слетали с языка ровно и холодно, Татьяна Константиновна дала себе полный отчет в происшедшем (Подробный отчет Татьяны Константиновны самой себе: Господи, ну я и идиотка. и была исполнена решимости оборвать эту идиотскую сцену).
— Чушь нести прекрати, — процедил Володя, схватил Татьяну под руку и потащил за собой. — Люди кругом.
Татьяна закрыла рот. Потом вдохнула, чтобы возмутиться: людей было, конечно, много, но ведь они все шведы и, следовательно, ничего не могли понимать из ее слов. Однако Володя как будто предчувствовал этот демарш со стороны своей спутницы, поэтому схватил ее на руки и с диким криком поскакал в направлении приближающейся открытой коляски, запряженной гнедой лошадью:
— Извозчик. Извозчик. В Королевский парк, быстро.
Несмотря на то, что кричал Володя по-русски, возница его непостижимым образом понял и остановился. Володя с испуганной Татьяной на руках вскочил в коляску и страшным голосом приказал:
— Гони.
Извозчик щелкнул бичом, лошадь пошла, коляска тронулась следом.
— Теперь поговорим, — сказал Володя, обращаясь уже к Татьяне, и поцеловал ее в губы.
