ему мозги). Вася мазнул рукавом под носом – не увидел на рубашке пятно крови. Вздохнул и всё же поднялся на ноги. Он удержал равновесие, хотя разок и покачнулся. Выдохнул фразу в духе «сейчас ты у меня попляшешь, Крылов». Только использовал он для неё иные слова – те, что не печатали в советских газетах. На этот раз Вася не озаботился чисткой брюк – сразу направился к краю «арены». Смотрел он на меня уже не грозно. А будто настраивался на «последний бой».
– Бокс! – скомандовал Рокотов.
Зрители зашумели в предвкушении новых «ярких» впечатлений.
А вот Лену Кукушкину я уже не слышал – будто семиклассница тоже решила, что с Громова «достаточно».
Василий уже не изображал английского боксёра конца прошлого столетия. Он скопировал мою стойку – только выбрал левостороннюю: выставил вперёд правую руку. Я в прежнем темпе двинулся ему навстречу. Громов показал себя перспективным учеником: скопировал и мои шаги. Он будто не собирался меня бить – лишь за счёт длины рук сохранял дистанцию. Его группа поддержки приободрилась, составила конкуренцию моим кровожадным болельщикам. Парни требовали, чтобы мы с Громовым разорвали друг друга «в клочья». И явно надеялись, что мы последуем их совету.
Новый план Громова оказался простым и логичным. Василию не понравились моё уклонение от кулачного боя. Вася сменил ударную руку – разумно предположил, что для моего носа «хватит» и удара левым кулаком. Громов схватил меня правой рукой за рубашку, едва мы с ним сблизили у центра площадки. И даже улыбнулся – прежде чем совершил очередной замах. Но получил «расслабляющий» в голень (на эффект удара в печень я пока не надеялся: этот приём следовало сперва хорошо отработать). Потом последовал уже опробованный за Кукушкине приём «здравствуйте». Вася вскрикнул от боли в заломленных пальцах и поклонился.
– На этом и закончим, – сказал я.
Повернул парня к себе лицом, несильно ударил его ладонью по кончику носа. Громов вздрогнул и дёрнул головой. И тут же высвободился из моего захвата: я выпустил Васину руку и отпрянул в сторону (чтобы не испачкаться). Потому что на землю «арены» упали крупные тёмные капли крови. Зрители разочарованно вздохнули. Громов прижал руку к лицу – между его пальцев тут же просочилась красная жидкость. Я протянул парню носовой платок. Василий обжёг меня обиженным взглядом, отпрянул в сторону. Но потом всё же принял моё подношение – прижал платок к носу.
– Вот и всё, мальчики… и девочка, – сказал я. – Выступление окончено.
* * *
От теплицы я отошёл с дипломатом и с Леной Кукушкиной в руках (пионерка вцепилась в мой локоть и надменно задирала нос, будто возомнила себя лицом королевской крови). Но прежде я попрощался с оставшимися около «арены» старшеклассниками. Пожал все протянутые мне руки (в том числе и длинные «музыкальные» пальцы Сергея Рокотова). Сам протянул руку только утиравшему с лица кровь Васе Громову. Василий поначалу скривил губы. Но всё же прикоснулся к моей руке – оставил на моей ладони кровавый след. Вслед за своим предводителем в очередь на «ручканье» со мной выстроились и Васины болельщики. Напоследок я перекинулся «парой слов» с Рокотовым о перенесённой на понедельник репетиции – заверил «звезду», что явлюсь на неё без опозданий.
По дороге к дому я слушал восторженный щебет семиклассницы. Только теперь заметил, что Лена отдалённо походила на мою старшую внучку – не внешне, а постоянными упорными попытками заговорить меня до беспамятства. От внучки в прошлом (или в будущем) я частенько позорно убегал (укатывался на коляске) – по внезапно возникавшим «делам». В случае с Кукушкиной всё было проще: мы с Леной жили в разных квартирах. В гости я соседку не пригласил: заявил, что вечером подготовлюсь к «серьёзной контрольной работе» по физике. Отклонил и предложение «проведать» Барсика. Заверил, что у котёнка всё «в шоколаде» – пообещал, что отведу к нему Кукушкину… не сегодня и не завтра – может быть в начале следующей недели… или в следующее воскресенье.
Поход по Рудогорску советских времён я снова отложил – по уважительной причине: остаток субботы я провёл дома в обществе мамы. Всё не верилось, что мог смотреть ей в глаза и слушать её голос – вживую, а не на старых записях. А перед сном я поговорил ещё и с отцом: по телефону. Во время десятиминутного разговора с папой меня не покидало ощущение, что разговаривал я со своим старшим сыном: раньше мне и голову не приходило, что у них так походили голоса. Папа засыпал меня строгими родительскими нотациями – в точности, как это делал я при общении с сыновьями. К смыслу его слов я не особенно прислушался, потому что помнил сегодняшний разговор наизусть (он в точности повторил тот, что сохранился в моей памяти). Но помнить и слышать наяву – это не одно и то же.
* * *
А рано утром в воскресенье я уже грохотал тяжёлыми резиновыми сапогами по подъезду дома номер пять, что находился на улице Антикайнена: взбирался на третий этаж к сорок четвёртой квартире. Нёс за спиной распухший от вещей большой отцовский рюкзак. Без особого интереса рассматривал надписи на стенах. Зевал громко и почти беспрестанно. Около уже знакомой двери остановился, нажал на кнопку звонка – прислушался к звучанию раздавшейся в квартире громкой трели. Звуков шагов за дверью не различил. Но не позже, чем через минуту после моего звонка на пару секунд исчезло светлое пятно внутри дверного глазка. Затем щёлкнул замок, звякнула цепочка. И лишь после череды этих звуков приоткрылась дверь.
Я увидел на пороге знакомое моложавое лицо Нины Владимировны Волковой. Алинина бабушка встретила меня в домашней одежде – опрятная, причёсанная, словно заранее знала о моём раннем появлении. Она окинула меня строгим взглядом, ответила на моё приветствие (без упрёков и недовольства в голосе). Поинтересовалась целью моего визита. Я поправил очки и лямки рюкзака. Выдал заготовленные по пути к этому дому фразы: извинился за «столь раннее вторжение», выдал женщине парочку комплиментов (которые у той словно пролетели незамеченными мимо ушей) и заявил, что отчаянно и немедленно желал видеть свою одноклассницу Алину Волкову. Дополнил я свою тираду заранее отрепетированной улыбкой.
– Ждите, Иван, – исчерпывающе ответила женщина.
И захлопнула перед моим лицом дверь.
Я посмотрел на дверной глазок (очень напоминавший рыбий глаз).
– «Ждите» – это в смысле «немного постойте на лестничной площадке»? – сам у себя спросил я. – Или «ждите» – это «проваливай отсюда и не мешай людям спать»?
Минуты через три я уже склонялся
