Борман криво ухмыльнулся.
— Об этой жалкой попытке переворота уже никто не вспоминает, даже фюрер, — разочарованно произнес он, вытирая платочком некстати вспотевшую переносицу — всем известный признак того, что рейхслейтер взволнован.
— К сожалению, не вспоминает. Потому что добрый. Наш фюрер слишком добр — вот что я вам скажу. И многие, очень многие этим пользуются. А что касается Браухича, то жалко, что фюрер не приказал повесить его за ноги на строевом плацу, предварительно построив на нем всех своих фельдмаршалов и генералов. Во имя устрашения!
— Вы всегда были известны своей твердостью, — поспешил заверить его Борман, подумав о том, какую казнь может придумать этот служака, если фюрера все же окончательно сумеют убедить, что он, Мартин, действительно предал его. А мысленно сказал себе: «Вот в ком умирает истинный фюрер-диктатор. И не приведи господь, чтобы когда-нибудь он действительно дорвался до власти!».
— Во всяком случае, я, как никто иной, предан фюреру.
— Именно поэтому — особенно опасны, — вдруг философски обронил Борман, вскидывая подбородок. А решительно опережая бригаденфюрера Раттенхубера в нескольких шагах от входа, давал тем самым понять, что с данной минуты общество начальника личной охраны не представляет для него никакого интереса.
— И все же мы с вами — те немногие, кому фюрер все еще по-прежнему верит, — бросил вдогонку ему начальник личной охраны.
Но даже столь смелое, жертвенное единение с ним Раттенхубера личного секретаря фюрера уже не впечатляло.
«А ведь он и в самом деле становится опасным», — с затаенной местью подумал рейхслейтер, вспоминая о том, как все больше людей вклинивается в жизненное пространство, оставленное историей и судьбой в виде промежутка между ним и фюрером Великогерманского рейха.
— Этот бункер слишком хорошо известен, — сказал он фюреру, когда тот остановился в одном из переходов, у мощной стальной двери, за которой начинался блок верховного командования. — Возможно, нам следует подготовить секретный бункер в «Регенвурмлагере», но в той части, которая прилегает к самому Одеру?
— Одновременно создав мощные оборонные редуты на поверхности лагеря, — дополнил его Гитлер, покачивая головой. И Борман понял, что фюрер давно обдумывает этот план, однако окончательного решения так и не принял. — А почему вы считаете, Борман, что я должен быть там, а не в Альпийской крепости?
— Потому что Альпийской крепости все еще не существует.
— Вы правы, Борман, не существует. Эту оплошность следует немедленно исправлять.
— Но мы уже вряд ли успеем создать ее в том виде, в котором она могла бы соответствовать своему назначению. Там тоже должен быть мощный укрепрайон, но, получив полное преимущество в воздухе, англо-американцы и русские превратят его в сущий ад на Земле. А в «Регенвурмлагере» вы и верховное командование рейха будете оставаться недостигаемыми.
Гитлер задумчиво смотрел на бронированную дверь и при этом дрожащей рукой массажировал свой кадык. В последнее время он делал это все чаще, и Борман так и не смог понять, чем это вызвано: развившейся привычкой или какой-то обострившейся болезнью, на которую фюрер пока что никому не жаловался.
— Видите ли, Борман, — наконец решился вождь открыть дверь и войти в «ситуационный зал», в котором стоял длинный, охваченный двумя рядами стульев, дубовый стол и лежала развернутая карта Европы. А рядом, на переносном деревянном стенде, висела еще и карта мира. Здесь фюрер планировал проводить совещания в те дни, когда Берлин уже будет взят врагом в плотное кольцо блокады. — Вы первый, кто предлагает мне устроить свой бункер в «Регенвурмлагере».
— Предварительно укрепив его и создав гарнизон из нескольких дивизий СС, — поспешил уточнить рейхслейтер, испугавшись своего подозрительного первенства в этом вопросе: вдруг фюрер заподозрит в желании поскорее выманить его из столицы?
— Все остальные предлагают то ли укрыться в хорошо укрепленной «Альпийской крепости», то ли отбыть на одну из секретных баз в Юго-Западной Африке или в Латинской Америке.
* * *
Фюрер приблизился к карте мира и с минуту задумчиво блуждал взглядом по африканскому и американскому континентам, словно прямо сейчас собирался определить место своего будущего изгнания. Вот только сделать это было нелегко. Не существовало страны, в которой Гитлеру были бы теперь рады; еще меньше оставалось стран, правители которых решились бы скрывать его, даже под угрозой агрессии со стороны союзников-победителей. А сколько тысяч людей появилось сейчас во всем мире, готовых даже ценой собственной жизни отомстить ему за погубленных гитлеровцами родственников и соотечественников.
А еще Мартин представил себе, как тягостно сейчас искать такое укромное место на карте мира человеку, который еще вчера чувствовал себя властелином этого самого мира.
«А почему ты с таким сочувствием думаешь только о фюрере? — вдруг осадил себя рейхслейтер и личный секретарь фюрера. — Думаешь, искать станут только его? Тебя, думаешь, пощадят?! А подумал ли ты о том, куда следует бежать и где скрываться тебе самому? Так не пора ли позаботиться об этом?».
— Недавно мне даже подкинули вообще странную, на первый взгляд, идею — затаиться в Антарктиде, на нашей «Базе-211»[26], чтобы уже оттуда заниматься строительством Четвертого рейха.
От Бормана не скрылось, что фюрер произнес «странную, на первый взгляд», а значит, окончательно он ее пока что не отверг.
— Но вы, конечно же, не восприняли эту идею? — как можно мягче спросил он.
— Скажем так: я не хотел бы дожить до того дня, когда мне придется заживо похоронить себя в подземельях Антарктиды.
— Мы не позволим случиться этому, мой фюрер, — уперся в карту Европы широко расставленными руками Борман, будто собирался сгрести ее в охапку и унести, причем не карту, а саму Европу.
— Вы уже позволили случиться тому, что я вынужден искать на карте мира такое глухое место, в котором был бы недосягаем для врагов рейха. Я уже делаю это, а значит, вы позволили довести рейх до такого состояния, когда его фюрер вскоре может превратиться в изгоя собственной нации, изгоя Европы.
— Понимаю, мой фюрер. Но так сложились обстоятельства. В этом, конечно, и моя вина, вина партии, но, прежде всего, здесь просматривается вина нашего армейского командования…
— Будет тебе, Борман! — поморщился фюрер, переходя на «ты». — Кто больше виновен, кто меньше, это уже никого не интересует. Очевидным и существенным остается только то, что Германия проиграла еще одну войну. Причем ту, которую проиграть не должна была, не имела права.
