В комнату заглянула Аля и сделала мне приглашающий знак глазами. Я вышел к ней.
— Мужики их хотят убить, — сказала она и указала глазами на удаляющуюся процессию.
— Больного не беспокоить. Под вашу ответственность, — ни к кому конкретно не обращаясь, распорядился я. — Вы пойдете со мной, — сказал я Кузьме Платоновичу. — Посмотрим, что у вас здесь за холодная.
Мы со старичком вышли вслед за арестованными во двор, где меня «во всеоружии» дожидался Иван. Я успокоил его, сказав, что у нас все в порядке, и мы все вместе пошли на зады усадьбы, оберегая управляющего от самосуда.
«Темная», построенная стараниями Вошина, оказалась настоящим тюремным казематом, сложенным из тесаного камня с окованными железом дверями. Детище управляющего впечатляло мощью и неприступностью. Такой тюрьме могла позавидовать иная губерния.
При нашем приближении из караульной будки вышел сторож с ружьем и здоровенными ключами, прикрепленными кольцом к поясу.
— Отворяй темную, — весело закричал ему один из конвоиров, — арештантов тебе привели.
Стражник, пожилой мужик с солдатской выправкой и седыми усами, недоуменно уставился на своего недавнего начальника, понял, что власть переменилась, и поспешно бросился открывать двери темницы. Я пошел следом за ним. Со скрипом раскрылась тяжелая дверь, и из помещения пахнуло смрадом и сыростью. Я хотел остаться снаружи, но любопытство пересилило брезгливость. Помедлив и глубоко вдохнув свежего воздуха, я вошел внутрь тюрьмы следом за остальными.
Вошин, которому конвоиры незаметно для нас всю дорогу делали мелкие пакости, тихонько подвывал от боли и унижения. Аграфена Михайловна впала в транс и ни на что не реагировала.
Обширное помещение темницы освещалось только через отдушину, оставленную у самого потолка. После дневного света я ничего не смог разглядеть, зато отчетливо услышал бряцание цепей.
— Эй, командир, — обратился я к стражнику, — кто у тебя здесь сидит?
— Бродячий человек, — ответил старик. — Его барин Иван Иванович посадили.
Между тем конвоиры так толкнули Вошина, что он с воплем грохнулся на каменный пол.
Внутренне я был с ними согласен. Иван Иванович, сколько я успел его узнать, получал то, что заслужил, но страсть глумиться над поверженным, распространенная в моем народе, была не менее отвратительна, чем беспредельная наглость начальства.
— Эй, вы! — рассердился я. — Прекратить! И развяжите его. А ты, — обратился я к сторожу, — принеси огня.
Вел я себя так уверенно и по-хозяйски, что мне никто не осмеливался перечить. Сторож поклонился и со всех ног бросился за огнем.
Между тем глаза привыкали к полумраку, и я начал различать отдельные предметы. Центральная часть каземата была пустой. Пол, выложенный из каменных, скорее всего известняковых, плит, запорошен гнилой, вонючей соломой. По периметру помещения вдоль стен была возведена невысокая бревенчатая загородка с маленькими дверцами, ведущими в камеры. Большинство дверок было открыто настежь. Я подошел к стене, из-за которой слышалось бренчание цепей. В это время вернулся «вертухай» с горящим факелом.
— Посвети, — приказал я ему.
Я отодвинул засов, запиравший камеру снаружи, и заглянул в узилище.
В нос ударило жуткое зловоние. Жалкое человеческое существо, скрючившись, ползало по полу, пряча лицо от огня.
Одет узник был в совершенно черную рубаху. На руках и ногах у него были толстенные цепи. Кроме них, ему надели ошейник и приковали короткой цепью к стене. Не выдержав зловония, я выскочил на улицу. Меня начало выворачивать наизнанку. Заставить себя вернуться в эту клоаку стоило больших усилий.
— Алексей Григорьич, — шепнул мне на ухо Иван, — прикажи ослобонить того человека. Оченно нужно!
Я не стал расспрашивать, зачем и почему, лишь незаметно кивнул, что понял.
— Эй, ты, — обратился я стражнику, — пошли за кузнецом, пусть раскуют арестанта.
— Никак не можно, барин, — возразил стражник, — не велено.
— Это кем не велено?
— А вот ими, — ответил сторож и указал пальцем на лежащего на полу Вошина.
— Давай быстро кузнеца! — закричал я, чувствуя, что тошнота опять подкатывается к горлу. — А то я тебя, мерзавца, до смерти запорю и с ним вместе посажу!
Тюремщик попятился и кинулся выполнять приказание. Мы с Иваном выскочили вслед, оставив так и не развязанного Вошина лежать на полу. Мне почему-то расхотелось бороться за гуманное отношение к этому человеку. Пусть им занимаются Высшие Силы, если у них появится такое желание.
Спустя несколько минут вслед за нами из каземата вышли посмеивающиеся мужики.
— Не прибили? — поинтересовался, как бы между прочим, Иван.
— Живехонек, — ответил один из экзекуторов, — еще нас тобой, мабуть, переживет.
Мы с Иваном отошли от толпы дворовых людей, привлеченных небывалым зрелищем.
— Что там за человек? — тихо спросил я его, указывая взглядом на каземат.
— Точно не скажу, — как мне показалось, лукаво ушел от прямого ответа соратник, — но чую, нам он сгодится.
Говорить сейчас на такие темы явно не следовало, кругом слонялись дети разного возраста, слушали разговоры и заворожено нас разглядывали.
Минут через десять появился кузнец с инструментом. Он равнодушно выслушал мое приказание, и они с Иваном вдвоем пошли в острог.
— Сразу не выводите, — закричал я им вслед, — а то он может ослепнуть!
— Понятное дело, — согласно кивнул через плечо Иван. — Я ему голову мешком замотаю.
Вскоре послышался стук молотка о металл. Когда узника вывели на улицу, я смог лучше его рассмотреть.
Зрелище было не для слабонервных. Сваленные в колтун пегие волосы, покрытые коростой истощенные руки и ноги. Через продранную истлевшую рубаху виднелось черное от грязи тело. Запах от него был хлеще, чем от московских бомжей.
Иван мешковиной замотал лицо узника, что окончательно превратило его в фантастическую фигуру. Прямо-таки оживший персонаж из фильма ужасов.
— Баня у вас есть? — спросил я у парня, стоящего около нас с вытаращенными от удивления глазами.
— Как не быть, есть, — ответил он.
— Топлена?
— Кто ж ее топить-то будет.
— А где человеку помыться?
— В бане, где же еще, — терпеливо объяснил парень, удивляясь барской тупости.
— Так она же не топлена! — со злостью сказал я, поражаясь крестьянской глупости.
— Так она еще со вчера не простыла…
Наконец все разрешилось, нашлись добровольцы-проводники, Иван повел своего протеже смывать многомесячную грязь, а я вернулся в господские покои.
