— А может быть, не только тебя, а главное, не столько тебя?
Последний вопрос можно было считать риторическим, потому что баронесса фон Штайнберг наконец развязала поясок халата, под которым, естественно, ничего не наблюдалось, и, скинув его на ковер, гибкой змейкой нырнула под одеяло. Все невысказанные вопросы и недоговоренные ответы уступили место более важному…
* * *
Потекли неторопливые дворцовые будни. Собственно говоря, отцовские страхи имели под собой слишком мало оснований. Конечно, он ежедневно встречал в бесчисленных коридорах и переходах дворца и членов высочайшей фамилии, и “светлейшего”, и даже его величество Государя. Император Николай Александрович был весьма прост в общении, часто, наплевав на этикет, мог запросто поздороваться с приглянувшимся ему человеком по-простому, за руку. Однако конечно же злоупотреблять этим не стоило, дабы не притягивать к себе косых взглядов придворных и особенно всесильного Челкина. Поэтому Александр, которому его величество откровенно симпатизировал, иногда останавливаясь поболтать при встрече на ничего не значащие темы, вообще старался поменьше попадаться высочайшим особам на глаза, сосредоточившись на работе.
Вообще новое при дворе лицо вызывало поначалу повышенный интерес со стороны всех без исключения. Особенно таяли при виде стройного и подтянутого офицера, да еще несущего на себе связанный с его занятием налет тайны, многочисленные придворные дамы. Многие из них имели насчет ротмистра вполне определенные планы, которые Бежецкому пока удавалось расстраивать, как без особенной обиды для пострадавшей стороны, так и без малейшего урона для собственной чести, но, похоже, лишь пока… Не отставали от дам и кавалеры, без устали зазывавшие свежего офицера то к ломберному, то к бильярдному столу. Однако безупречная учтивость и неукоснительная вежливость, с которой граф отказывался от самых заманчивых предложений, постепенно прискучили. От Бежецкого довольно скоро отстали, и он отныне вызывал интерес не больший, чем неподвижно замершие чуть ли не на каждом углу, подобно восковым изваяниям, дворцовые гренадеры.
Двое из трех подчиненных были Александром давно подобраны, однако третье место, и высочайшее одобрение на то было уже получено, Александр берег для Володьки, по которому уже успел соскучиться. Тот, зараза, отделывался по напоминальнику общими фразами, сполна пользуясь статусом “свободного охотника”. “Ну только появись, охотник!” — с досадой не раз думал ротмистр, очередной раз нажимая кнопку отбоя на своем аппарате.
— Дамы и господа, самолет авиакомпании “Ермак-Аэро”, следующий по маршруту номер триста пятьдесят два: Тобольск — Екатеринбург — Санкт-Петербург, совершил посадку в нашем аэропорту. Администрация аэровокзала просит встречающих пройти к терминалу номер пять.
Ди дамн унд херрн, дас флюгцойх дер люфтфер-керсгезелльшафт “Ермак-Аэро”…
Бежецкий свернул номер “Петербургского пересмешника”, очередной опус Мотьки Владковского, который, скучая, пробегал глазами, поджидая нужный рейс, и поднялся с кресла зала ожидания. Сверкающий широкофюзеляжный “Святогор”, как было видно в панорамном стекле, величественно выруливал к хоботу пассажирского терминала. Через пять минут, когда основная волна пассажиров и встречающих схлынула, разбившись на крохотные группки, из зева перехода показался сияющий, как пресловутая майская роза, Володька, по своему обыкновению обнимающий за плечи симпатичную девчушку в мини и шепчущий ей на ушко что-то такое, от чего та, пунцовея не хуже вышеупомянутого цветка, смущенно прыскала в кулачок. Заметив Александра, Бекбулатов оставил на мгновение свою прелестную попутчицу и распростер объятия:
— Ба-а, кого я вижу, господин Бежецкий! Сколько лет, сколько зим! А где цветы и шампанское?
Командировка явно нисколько не повлияла на Володьку. Все тот же фигляр и повеса! Бежецкий обнял друга, прижавшись своей щекой к его, порядком колючей, отстранился и дружески ткнул в бок.
В самый последний момент он с ужасом вспомнил про треснутые Володькины ребра, но удержать руку не успел, и тычок получился достаточно крепким. На Володькином лице, однако, ничего даже не промелькнуло. “Крепок мужик!” — с уважением подумал Александр и, чтобы загладить вину, сказал:
— Что же ты с дамой меня не познакомишь, донжуан уральский?
Бекбулатов просиял и простер длань:
— А это, господин ротмистр, мадемуазель Натали, прошу любить и жаловать. Наташенька, мой стариннейший друг и начальник, ротмистр граф Бежецкий Александр Павлович, надеюсь, ты его тоже полюбишь…
Весело переговариваясь и пикируясь на ходу, все трое тронулись к эскалатору…
— Вот это новость! Ты что, не мог мне до отъезда сказать? Или позвонить? Друг называется! Не друг вы, господин Бежецкий, а…
Отвезя новую, неизвестно какую по счету Володькину пассию Наташу домой, на Фонтанку, друзья направились к Бекбулатову отметить встречу. По пути Александр, собравшись наконец с силами, поведал другу неприятную новость. Реакция оказалась непредсказуемой.
Обычно беззаботный и отходчивый, Бекбулатов прямо-таки кипел от негодования. Александр, несколько обиженный таким поведением друга, холодно перебил его излияния:
— Мог бы для приличия поздравить. Повышение все-таки. Не в городовые переводят, в тот же Хоревск какой-нибудь…
Володька выдержал паузу:
— Поздравляю, конечно… Кому дела сдаешь?
Бежецкий взглянул на дувшегося, как мальчишка, друга и едва подавил усмешку.
— Государственная тайна.
Штаб-ротмистр демонстративно отвернулся.
— Ладно, не дуйся. Мишенька Оболенский теперь шефом будет.
— Что-о? Ленский? Да он разве потянет дело? Что они там, наверху, с ума все посходили, что ли? Лучше бы Таську, секретаршу твою поставили. От нее хоть какая-то польза есть!
Александр отлично понимал Володькино негодование. Как всегда, недоступная простому смертному начальственная логика в очередной раз совершила “поворот все вдруг”: вместо обещанного ротмистра Афанасьева, хоть и не совсем специалиста, но все же человека опытного и проверенного в реальном деле, отдел пришлось передать отпрыску известнейшей фамилии, последовательно провалившемуся на всех постах и до сего момента протиравшего штаны в регистрационной вместе с несколькими барышнями. Ротмистр, третий князь Оболенский Михаил Владимирович, за глаза обычно по причине ярко выраженного инфантилизма, доходящего до крайности, называемый Ленским, был типичным примером протекционизма, царившего во всей государственной системе еще десять-пятнадцать лет назад, но теперь, слава богу, понемногу уходящего в прошлое. Бежецкий сам с трудом представлял на своем месте сего великовозрастного дитятю, а уж на полный завал текущих дел, причем в самое ближайшее время, мог смело поставить рублей сто, решись хоть какой-нибудь кретин заключить настолько проигрышное пари. Туповатый и беспомощный в делах, Мишенька тем не менее был злопамятным и мстительным, что хорошо помнили некоторые из прошлых его шефов. Клан Оболенских, многочисленный и влиятельный при дворе, горой стоял за своих отпрысков, невзирая на их деловые качества и наличие серого вещества под черепной коробкой. Отдел ждали мелочные разборки по пустякам, увольнение некоторых записных шутников (среди которых Бекбулатов занимал не самое последнее место), в свое время недальновидно пускавших по рукам довольно талантливые, но крайне фривольные переложения “Евгения Онегина”, где фамилия Ленский была виртуозно заменена на Оболенский, и едкие неприличные карикатуры.
