Подумав несколько секунд, я перешел на немецкий. Английский Олечка с Митричем понимают не хуже меня, а вот немецких клиентов у нас еще не было.
– То есть у меня сейчас еще и деньги имеются?
– Не очень много, господин барон. На счетах вашего замка они не задерживаются, это весьма крупная собственность.
Ну да, конечно. Крупная недвижимость – дело хлопотное и затратное. Еще бы узнать поточнее – насколько крупная?
– Для уменьшения налогов я от вашего имени согласился на участие в программе музеев, к тому же это скромный, но постоянный доход. К сожалению, почти целиком уходящий на текущие нужды. Конечно, сам замок и земля вокруг него стоят немало, к тому же он дает титул, так что…
Последнее предложение было произнесено очень вкрадчиво.
– Дайте угадаю, чтобы продать замок, мне надо приехать и поучаствовать в избрании этого вашего герцога?
Фон Шнитце опустил блеснувшие глаза и почти равнодушно заметил:
– Конечно, это был бы лучший вариант. К тому же сейчас у нас просто замечательное время! Замок стоит на скале, возвышающейся над морем, летний ветер, напоенный ароматом воздух… Я приказал подготовить ваши покои, окна выходят на один из живописнейших в наших краях городов!
Никогда бы не подумал, что по-немецки можно так напевно-искушающе мурлыкать.
– Мне надо подумать. К тому же необходимо собраться, завершить срочные дела, купить билеты, наконец!
Старик согласно кивнул и вытащил из папки еще несколько бумаг.
– Я уже забронировал для вас билет, господин барон. Прошу простить мою дерзость… но вы нужны своей земле! К тому же от вашего имени я распорядился оформить документы, вот, прошу. – И он протянул мне «документ».
На листе пергамента размером в книжный лист псевдоготикой указывалось, что предъявитель сего – барон Александер Могила фон Гравштайн, следующий по своим надобностям. Фотки не было, зато снизу на шнурке висела печать. Свинцовая.
– Думаете, это заменит паспорт с визой?
Старик, видимо, тоже сомневался, поэтому, пожевав губами, осторожно согласился:
– Может быть, и не везде. Но по традициям нашей страны, вы должны иметь именно такой документ.
Я бросил «подорожную» на стол и снова закрыл глаза рукой.
Итак – я барон? Если этот «псих» не псих, а тот «жулик» не жулик, то да, я – барон. Следовательно, мне принадлежит замок в каких-то диких дебрях немытой Европы, наполненных чудиками в странных штанах с гульфиками, расхаживающих друг перед другом в шляпах, покрытых серебряными образками.
Замок – это хорошо! Это просто замечательно, это вам не ипотечная однушка, в которой я обитаю после развода. Замок, море, живописный город… Чертов старик знал, чем соблазнять. Продать замок, вернуться сюда… или не возвращаться, забрать девчонок и поселиться где-нибудь… или не продавать, а жить прямо там?
Старик сидел тихо и, кажется, даже дышал через раз.
– Еще один вопрос.
– Слушаю, господин барон?
– Что это за наряд?
Старик оглядел себя, с нескрываемой гордостью одернул бархатную жилетку с кожаной подкладкой и ответил:
– Это, господин барон, наша национальная одежда! Надеюсь, вам она понравится!
Нет, продать и как можно быстрее бежать из тех мест!
«Неожиданный результат референдума одной из областей Средне-Вендской федеральной земли привел к резкому росту национального самосознания. Обозреватели с удивлением отмечают возникновение подобных тенденций и в окружающих областях…»
«Nuheter Politiken Zeitung».
– Так, значит, ты у нас бла-ародный, едрышкино полено? Вот чуял я в тебе какую-то чуждость трудовому человеку, подозревал! Не зря ты руки в туалете моешь каждый раз, не зря! Это благородное нутро себя показывает!
– Митрич, перестань. Руки я мою, потому что отец врач.
– Отец – уважаемый человек, врач! Мать и вовсе – учительница! А сынок кто? Тьфу, баронишко оказался!
– Ты что, как Олечка, у двери подслушивал?
Начальник, влетевший в мой кабинет сразу после ухода фон Шнитце, посмотрел отеческим взглядом, потом снисходительно покачал головой.
– Николаич, ты хоть бы головой думал. Ну ладно, она молодая, глупенькая. – Из-за двери послышалось жутковатое рычание, и Митрич специально повысил голос: – И вообще – жен-щи-на! Но я-то человек опытный, я ж с детства на стройке! Мне все понятно: и как розетки стоят, и как вентиляция проложена, и куда к стене стакан лучше прижать…
– Значит, я всегда под колпаком?
– А як же! Ты давай, признавайся, откуда у тебя замок в Европе? Ну нельзя в нашей конторе столько украсть!
– Это ты зря, я тут кое-что… черт! Забей, короче, это еще тех времен подарочек, когда Шеф был строен и кудряв.
– Ништо до революции? Ой-е! Чего старик от тебя хочет-то?
– Чтобы я милостиво обозрел владения где-то в заднице мира. И поучаствовал в тамошней политической жизни.
– Ну так вали отсюда!
Я мрачно на него посмотрел, Митрич ответил невинным взором шестидесятилетнего младенца.
– Серьезно, Николаич, давай развейся! Ты третий год без отпусков пашешь, смотайся, дай подчиненным хоть коробку скрепок спокойно домой унести! Как к тебе теперь обращаться, «ваша светлость»? Или «ваше высокородие»?
– Говори уж просто – «господин барон».
– Давай пиши заявление, сколько тебе там надо? Ну, туда неделя, там неделя, на опохмел неделя, обратно же…
Попытавшись припомнить обстоятельства, по которым меня выгодно целый месяц держать подальше от работы, ничего такого не придумал, так что еще минут пять покочевряжившись для вида, я все-таки написал бумагу, которую директор тут же завизировал.
– Вот! А теперь иди, и чтоб по возвращении представил отчет! И как ты там интересы феодального строя отстаивал, и какие виды из окна, и как там брюкву сеют – все доложишь. Ну и насчет права первой ночи тоже поинтересуйся, раз ты у нас такой уж сеньор!
От кинутого в него ластика Митрич многоопытно уклонился, заржал и вышел. Я, еще раз осмотрев стол и бумаги, прикинул, насколько фатально оставить контору и что нужно доделать в первую очередь, вдруг с удивлением понял, что исчезни я даже на три месяца… ну нет, не на три – но два без меня точно проживут и даже не слишком нашалят. Хотя кое-кого нужно загрузить на весь этот срок, причем так, чтобы не справились, чтобы сразу по прибытии и после раздачи сувениров запереться и отодрать проштрафившихся по всей строгости инструкции.
Решительно отключив комп, я напялил пиджак и вышел.
При виде бедной, унижаемой жестокими начальниками секретарши снова стало не по себе. Девушка сидела, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. Мягкая туфелька ритмично постукивала по ножке стола, в открытом ящике виднелся стетоскоп. Олечка, проследив за моим взглядом, аккуратно задвинула ящик и медленно, грациозно развернулась ко мне.
