Сзади раздался шум, Пров Кузьмич обернулся. Сзади него на земле сидела попадья Акулина, она очумело крестилась и шептала:
— Свят, Свят, отгони нечистого, дурак поумнел, наверно конец света близится.
Акулина вставала поздно, а сегодня пекла пироги и ничего не знала, в отличие от других баб, которой Глафира уже с утра просветила об поумнении своего внука. Поэтому сейчас она от неожиданности просто обомлела.
— Акулина, — строго сказал Пров Кузьмич, — ты чего мужа свово позоришь, ну-ка быстренько подымайся, а то я батюшке передам, чтобы он тебя поучил уму разуму.
Толстая Акулина с трудом поднялась, и со страхом глянув на Мыколу, понеслась домой вводить в курс дела своего мужа.
Тут появилась Глафира, которая ковыляла с другого конца деревни, чтобы посмотреть, почему ее внучка так долго нет, хотя коровы уже расходятся по домам.
— Мыколка, — сразу завопила она, ты, что дурак эдакий со своей одежей сотворил. Где я тебе новую справлю?
Мыкола сразу повесил голову и покраснел.
У Прова Кузьмича, глядевшего на эту картину, резко заработала голова.
— Парень то явно поумнел, и здоровый какой, а мне как раз работник нужен, сейчас я его за харч, да одежу то сговорю, пока, кто другой не догадался. Тот же отец Василий, поп хитрожопый, который день ищет себе батрака.
Прова Кузьмича, как мужика практического склада, не занимали умные мысли типа, каким образом дурак поумнел, он сразу начинал думать, а что можно с этого поиметь.
— Глафира, — сказал он строгим голосом, — мыслю я так, что Мыколу твоего могу взять в батраки, вижу, действительно поумнел он, да и вежественный, не то, что молодежь наша. А коров пасти, есть тут пацанов бездельных, пусть делом занимаются.
Бабка, не веря своим глазам, смотрела на Прова. Недаром она день и ночь молила Николая угодника и Богородицу, внял господь и святые ее молитвам, не помрут они ныне голодной смертью, не замерзнут зимой у чужих ворот.
— Спаси тебя господь, Пров Кузьмич, за милость такую, бери мово дурака, он хоть с головой не очень дружит, но работник отменный. Кланяйся Мыколка, — рявкнула она на внука, — благодари Прова Кузьмича за милость нежданную.
Они вдвоем согнулись в поясном поклоне перед засмущавшимся Кузьмичем. Он хоть и был прижимистым и скупым мужиком, но мироедом не был, за что его опчество сильно уважало.
— Да ты Глафира не сумлевайся, — начал путано оправдываться перед старухой, — положу я внуку твому, как всем не менее. И одежу ему справлю. Только, чтобы работал он хорошо.
Пока они разговаривали окружающие медленно разошлись по домам, разнося новости тем. кто их еще не знал.
А Пров Кузьмич еще долго стоял, провожая взглядом ковыляющую бабку и ее внука, который возвышался над ней, как башня.
Весь вечер бабка проговорила с внуком. Его, как будто прорвало, он задавал столько вопросов, сколько она не слышала много лет. Эти вопросы вначале были совсем простые, и бабка с усмешкой объясняла их Мыколе. Но затем вопросы стали сложней. Когда внук спросил, что за штуки висят в красном углу и почему там горит огонек, она собственно ничего не могла сказать и сердито сообщила, что ему надо идти к отцу Василию, он научит его закону божьему, а то сам крещеный, а ни одной молитвы не знает.
Она все же научила его двум молитвам, и внук повторил их без ошибок уже со второго раза.
В кои веки в доме пришлось зажечь лучину, потому, что возбужденный парень все еще пытался узнать что-то новое.
Следующим утром, Мыкола проснулся сам, едва только бабка слезла с печки. Они быстро перекусили квасом с редькой и остатками пареной репы, и отправились на двор к Прову Кузьмичу. Там уже тоже все встали. Сам Кузьмич бегал по двору и командовал двумя батраками, которые запрягали лошадей. Бабы в сарафанах и замотанные платками уже были в полной боевой готовности ехать на поля. Рожь уже поспела и надо было срочно до дождей закончить с жатвой.
— Ага, вот и ты, — удовлетворено сказал Пров, он повернулся и крикнул жене, — Марфа, выдай Глафире муки треть мешка нынешнего помола, и подыщи из старого, одежу работнику.
Окружающие не перестали работать, но косили глазом на Мыколу, всем было интересно до ужаса посмотреть на поумневшего дурака.
Бабка, получив заветный мешок с мукой, вся довольная, поковыляла домой, а Мыкола или, как теперь его назвали Николка, снял свою разодранную одежку, впрочем, заботливо убранную Марфой, и надел новую, немногим лучше прежней, вынутую хозяйкой из объемистого сундука. Когда он вышел из дома, все уже расселись по телегам и с нетерпением ожидали его. Он быстро уселся на край телеги. Возница щелкнул вожжами, и телеги медленно двинулись вперед.
Да, так еще Мыколка не работал. Как только приехали на место, бабы и девки взяли в руки серпы, и пошли жать, с края поля были видны только их спины. Лишь изредка они выпрямлялись, когда, перевязав очередной сноп, ставили его в скирды.
Мыколке быстро наказали, что делать и он начала грузить снопы, те, которые уже высохли за несколько дней жары. Когда он накидал в телегу снопов выше своего роста, возница, младший сын Прова, Кузьма туго перетянул снопы веревкой и поехал к дому. Но посидеть не удалось, ту же подъехала вторая телега и работа продолжилась.
Работа продолжалась без перерывов, и только после полудня раздался крик хозяйки, что пора обедать.
Работники расселись около стана, стараясь спрятаться в тень за телеги или скирды, и ели холодную гречневую кашу, и запивая ее квасом, каждому было выделено по вареному куриному яйцу и по четверти хлебного каравая, так Мыколка еще никогда не ел, и после обеда еле шевелился от непривычной еды. Молодые девки со смехом убежали купаться на речку, и тут к нему подсел Кузьма.
— Слышь, дурачок, пошли за девками подсмотрим, а потом ты выскочишь и их напугаешь.
— А почему я? спросил удивленно Мыколка.
— Ха, ты же дурак, тебе за это ничего не будет, — убежденно сказал Кузьма, — а мы посмеемся.
— Я пойду — сказал Мыколка, — только пугать никого не буду.
— Ну, и ладно не пугай, — обрадовался Кузьма, — давай, быстрей пошли, а то они скоро оденутся, работа ведь не ждет.
Они втроем с Кузьмой и еще одним братом Фролом подкрались к высокому берегу старицы, где визжали и плескались голые девки.
Раздвинув ветки ивы, Мыколка увидел девушек, стоявших по пояс в неглубокой воде. Он глядел на их стройные тела, белые грудки с розовыми ареолами сосков и чувствовал в груди непонятное томление, он еще никогда не испытывал такого чувства. Все его внимание было там, и он не заметил, как перемигнулись братья, а потом схватили его за руки и ноги, и, раскачав, швырнули в воду.
