Незнакомец достал воды из колодца и приготовился услужить ей. Елена умывалась молча.
— Твой муж скорбит. Агамемнон не позволил принять тебя. Агамемнон выбрал войну.
«Это не тот, — сказала себе Елена, — не тот, кого я жду». Ей захотелось дико закричать: «Нет, не тот, не тот!!»
— Ахейцы повздорили на совете. Защищая тебя, я получил вот что.
На светлом теле раны выглядят ужасно.
— Еще воды! — приказала Елена.
Пока незнакомец опускал и тащил наверх деревянное ведро, он не мог разговаривать. Он тяжело дышал, а девушка наблюдала за ним.
— Тебе надо омыть это.
— Что?! — с ужасом спросил раненый.
— То, что ты получил, защищая меня.
— Нет!
— Убери эту грязную тряпку.
Похоже, ей тоже удалось удивить ахейца.
— Терпи! Это надо сделать. Иначе ты умрешь.
— Ты хочешь вернуться к мужу?
— Ну вот, теперь я прикажу, чтобы тебе вынесли чистое платье. И кусок ткани затянуть рану.
— Тысячи воинов видят эти стены. Тысяча кораблей отплывет на закат, если ты будешь с нами.
— Нет.
— Ты спасешь царство Приама. Ты спасешь Париса.
Девушка рассмеялась.
— Я не хочу на закат, друг Менелая. Я не узнала тебя. И не здороваюсь. В точности как ты просил.
Она сама не знала, почему ей вдруг стало весело, а не страшно.
— Служанка вынесет платье. Я не здороваюсь и не прощаюсь.
Отойдя шагов на десять, Елена Прекрасная обернулась:
— Впрочем, хайре!
Одиссей долго думал. Четкий план опять развалился, но опять не подвел.
Одиссей даже сомневался, возвращаться ли прямо сейчас к кораблям или последить за домом Париса, вернее, за Еленой, а лучше за опочивальней.
Как бы выразить мысли, чтобы не было перед самим собой стыдно? Это божественное существо могло быть кем угодно, только не женой Менелая. Если она все же была когда-то женой Менелая, то она должна была от него сбежать.
И стоит ли так спешить к Пенелопе?
Это божественное существо — вот награда. Укради он ее из Спарты — вся эта армада, тысяча кораблей с черными бортами очутилась бы у берегов Итаки, гористого острова, где не хватает людей, а этим людям не хватает урожая, где можно лишь пасти коз да свиней, где вино хуже некуда и чтобы пить его, надо здесь родиться, и где Одиссея признали вождем на время, пока Агамемнон требовал доказательства, то есть хоть маленького, но войска. Укради он, Одиссей, жену Менелая из Спарты — его повесили бы на канате сами жители Итаки.
Но кто же она?
Неважно. Зачем она согласилась бежать с Парисом, любила? Тоже неважно. Нет, это как раз важно. Если она будет с ним, если захочет быть с ним, Одиссеем, у него все получится. Все-все получится. Он не совсем знал, что должно получиться, но верил, что так правильно.
Он лез через стену за одним, а возле колодца увидел совершенно, совершенно другое.
И отчего-то, странная связь, ему впервые в жизни сделалось грустно от осознания той непреложной истины, что все умрут, рано или поздно. Вроде бы эта истина с детства рядом, но до сих пор не волновала его. Грусть была тоже странная, ее хотелось не забывать, оставить для себя, чтобы в любой миг можно было к ней вернуться.
«И Агамемнон, и я, и отец, и Пенелопа, и мои дети, и вся эта туча народу, собравшегося на Троянской равнине по обе стороны городской стены… — специально повторил мысль Одиссей. — И вот эта таинственная девушка, Елена, жена или не жена Менелая. Она исчезнет, как все, вместе со всеми нами. От ее тела не останется и силуэта. Да как же он от нее отказался?!»
Не укрылось от Одиссея и легкое придыхание в ее речи. Да, она говорила как люди Агамемнона, аргосцы. Но что-то в манере произносить жесткие звуки было постороннее. Еле-еле… Может, она приобрела это в Трое?
Одиссей решил поговорить с Менелаем.
— Я сегодня был в Трое.
— Где? — переспросил Диомед.
— По ту сторону стены.
Диомед усмехнулся.
— Одно из двух: или Итаку надо считать союзником царя Приама, или на вашем островке живут настоящие герои.
— Я не хочу домой, Диомед. Я хочу победить и разделить добычу.
— По-моему, из тысяч ахейцев домой хочет один человек.
— Кто?
— Агамемнон.
Одиссей задумался.
— Я опасался Менелая и Агамемнона. И тебя, Диомед. Я боялся, что, если я узнаю правду о жене Менелая, Агамемнон прикажет меня убить.
— Агамемнон — великий басилевс. Он не поступает так. Об этом стали бы говорить, и в следующий раз в справедливость басилевса не поверили бы локры, а потом фокейцы, и так далее.
— Почему он хочет домой? Это же его поход.
— Я его меч, Одиссей. О жене Менелая не существует никакой правды. Если ты что-то узнал, говори. Агамемнон не понимает, почему они не выдали Елену. Поход был нужен нам, чтобы сплотить племена. Я готов здесь стоять до скончания времен. Он — нет.
Одиссей тяжело задышал и взялся за бок.
— Я видел там эту женщину и разговаривал с ней.
Диомед не ответил. Он смотрел на Одиссея, как тот мучается и как старается не замечать своих мучений. Диомед был воин, суровый воин и ничего больше.
— Ты не герой, Одиссей. Ты — безумец.
— Если Менелай захочет, я найду ему Елену.
Он сел на песок, голова кружилась. Диомед стоял над ним.
— И если тебе надо, чтобы я ее нашел, — добавил Одиссей.
— Ты безумец. Но тебя любит кто-то из бессмертных, — сказал Диомед.
Душа Гектора попрощалась с телом и отлетела прочь от этой войны. Кассандре пришли в голову первые рифмованные строфы бесконечной поэмы. Парис глубокой ночью, когда Елена заснула, натягивал тетиву и думал об Ахилле.
Одиссею приснился горячечный сон. В нем богиня Афина, издевательски улыбаясь, спрашивала: «Ты хочешь ее? Хочешь?» И во сне он открыл, что богиня Афина уже снилась ему, и довольно часто.
Богиня Афродита никому не приснилась: ни Парису, ни Елене Прекрасной, ни Прекрасной Елене. Прекрасной Елене пыталась присниться богиня Исида, но что-то мешало.
«Ты больше не безмолвный сфинкс, очаровательный убийца», — явилась темнокожей девушке загадочная фраза. Но она продолжала спать, а наутро фразу не вспомнила.
— Фебби, у меня очень сложное положение! Я не понимаю, что делать. Этот Одиссей, он влюбился в одну из Елен, ты представляешь?!
— Ну и что?
— Ну как же что?!
— Любовь — твоя зона. Твори свою волю, кто тебе может помешать?
— Смотри! Парис мой избранный. Это, конечно, не значит, что он не может поделиться девчонкой — на то он и мой избранный, а не чей-то еще. Но если я сохраню любовный треугольник, то отдам девушку моего Париса избранному Ники, ты понимаешь? Будь Одиссей приблудным псом, я бы мало сомневалась.
— Да, ты даришь Нике часть своего рейтинга.
— Но если я разрушу любовный треугольник, то пойду против себя и сыграю в пользу Джуны. Тем более что закон верности начнет утверждать мой Парис! А вдруг, чего доброго, он вздумает ревновать?!
— Ревность — знак Джуны.
— Они сделали мне эту… как говорят подопечные Кришны? Они поставили мне вилку!
Афродита всплеснула руками, отчего стала еще прекрасней.
— Ты не представляешь, прошлой ночью я не знала, кому и как присниться!!!
— Бедняжка Венчик, — посочувствовал златокудрый. — Это как если бы Агамемнон вдруг начал декламировать мою «Илиаду».
— Еще не было так, чтобы два избранных сошлись на одной женщине.
— А еще ее Тезей раньше украл.
— Фебби, это же не та! Надо же, даже ты перепутал! Чего мы тогда хотим от несчастных троянцев и ахейцев?!
— Да, в общем, только рейтинга, Венчик, больше ничего.
— Причем Ника клянется, что это не ее идея натравить своего избранного на женщину моего Париса.
— Ника обычно не врет, — сказал Аполлон.
— Так что же это — свободная воля смертного?!
— Бывает и такое в подлунном мире, Венчик.
— С избранными?!
— И с ними тоже. Мне кажется, ты немножко ошиблась с выбором.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты выбрала Париса. Мне кажется, лучше бы ты выбрала эту темнокожую дамочку.
— Почему?
— Нам всем было бы спокойнее.
Может, пора объяснить, что такое избранный?
Да, пожалуй.
И все остальное…
Но сейчас, сейчас, чуть позже, когда будет маленькая пауза.
Это не было советом, это просто Диомед исполнил пожелание Одиссея поговорить с Менелаем. Но поговорить с Менелаем о Елене в отсутствие его брата Агамемнона было невозможно. Или почти невозможно: в нынешней ситуации это было опасней даже ночного визита в осажденную Трою.
В шатре сидели братья Атридесы, их стратег Диомед, их самый старый союзник Нестор и целый басилевс целой армии в 13 кораблей Одиссей.
Для совета не хватало Аякса, Ахилла, Идоменея и еще двух десятков вождей, о которых редко вспоминали летописцы, но всегда помнил Агамемнон.
