Судьи отпущу их с миром.
Так что они пошли искать раненых и переносить их на сеновал, а я наводить порядок. Нашёл Прохора и дал задание: вернуть Тришку и Прошку из леса и собрать трупы. Моя усадьба — не анатомический театр, чтобы по углам руки-ноги валялись.
Вечер почти превратился в ночь. По двору с факелами бродили опричники, мои крепостные таскали мёртвых, а с вершины дерева каркала возмущённая ворона. Выглядело это всё жутко и по-некромантски. Кто-то скажет — как раз по специальности, должен смотреть и наслаждаться. Ага, вот прямо сейчас, делать мне больше нечего. Я махнул рукой и пошёл в дом.
Мусор в прихожей уже убрали, тело бастарда вынесли, а на разбитое зеркало накинули старую штору. О прошедшем побоище напоминала только выбитая с мясом дверь. Вот что за люди! Ну не любишь ты меня, так бей по цели, зачем дом ломать? Терпеть не могу бессмысленный вандализм.
В воздухе я почувствовал вкусный запах. Ммм! Что-то съедобное? Пирожки?! В животе даже заурчало, напоминая о пропущенном ужине. Я пошёл на запах в столовую.
— Костенька!
Навстречу мне выбежала Настасья Филипповна и расцеловала в обе щёки.
— Я так за тебя переживала! Аж глаз дёргаться начал. Садись, садись быстрее, ты же голодный. Весь день бегаешь, ничего не ешь, воюешь.
Она усадила меня за стол и наложила в тарелку жареной с грибами картошки, пододвинула блюдо с многослойной кулебякой и налила в рюмку наливку.
— Ешь, не отвлекайся, сама тебе всё расскажу. Вот, хлебушек бери, чтобы сытнее было.
Взгляд ключницы потеплел, стоило мне взяться за вилку, и она продолжила:
— За Александру свою не волнуйся, мы её в чувство привели, компресс сделали, а как полегчало, так и отвели в комнату. Поспит девочка, к утру будет как новенькая. А потом уже и в доме прибрали. Я приказала, чтобы этим, которых ты пожалел, еды вынесли. А то начнут шарить по кладовым, больше попортят, чем съедят.
— А с Таней что?
— Ой, что ей будет-то? Она девка крепкая, её небось мачеха сильней лупила. Вон, поела, да я её спать отправила. Тоже мне, нашёл, за кого волноваться. Орки все двужильные, по себе знаю.
Я потянулся за пирогом и увидел Мурзилку. Подобрыш лежал на диванчике в углу, вытянув лапы и выставив округлившийся живот. Готов спорить, это Настасья Филипповна накормила от пуза “бедного котеньку”. Видел я, как он делает несчастную морду, жалобно мяукает и строит ей глазки, выпрашивая еду. И что удивительно — она ведётся на это представление. Говорит: “Ах ты, бедная кисонька”, и бац ему в мисочку кусок мяса. Чтоб я так жил!
Ключница тоже выпила рюмашку, подпёрла щёку ладонью и посмотрела на меня долгим взглядом.
— Ох, Костя, ну и суров же ты. Я в окошко глядела, в щёлочку, ты опричников как колосья укладывал. Чисто жнец с косой.
От такого сравнения я чуть не подавился кулебякой.
— Ну вы и скажете, Настасья Филипповна.
Она махнула рукой:
— И скажу, что правду-то скрывать. Жаль, Василий Фёдорович не дожил, порадовался бы на тебя глядючи. Он в молодые годы совсем как ты был. Такой же красавец, барышни на нём висли. Каждую неделю, почитай, стреляться ходил. Ни разу его не ранили. А когда царь Пётр боярский бунт подавлял, ох он и рубил сплеча!
— Погодите, Настасья Филипповна. Вы эти события застали? Сколько же вам лет?
— Ой, не спрашивай, — она хихикнула, — невместно женщинам такие вопросы задавать. Да, помню, как вчера была. Дядя твой красавец, да и я была огонь, даром что крепостная. Ух мы с ним…
Услышать продолжение рассказа мне не довелось. В дверях раздался шорох, и в столовую вошёл Лаврентий Палыч, удивлённо озираясь по сторонам.
— Прошу покорно меня простить, у нас что-то случилось?
Я поперхнулся. А Настасья Филипповна часто заморгала.
— Лаврентий, ты где весь день был?
— Во флигеле у себя, — пожал “лепрекон” плечами, — слышал шум какой-то, крики. Но я баланс сводил, мне некогда отвлекаться на всякие глупости. А теперь вижу: двери выбиты, беспорядок везде. Медведь, что ли, из леса к нам забрёл?
Настасья Филипповна прикрыла глаза ладонью и тихонько всхлипнула, дёрнув плечами от сдерживаемого хохота. У меня сил смеяться не было, так что я просто улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Лаврентий Павлович, всё хорошо. Мы немного повздорили с опричниками Шереметева, а так ничего важного.
— А-а-а, — “лепрекон” кивнул, — понятно, то-то бахало громко. Если можно, в следующий раз потише, пожалуйста. Очень сложно работать, когда так шумят.
— Обещаю, Лаврентий Павлович, в следующий раз постараемся не так громко.
Он кивнул.
— Спасибо. Так я пойду?
— Идите, Лаврентий Павлович, доброй ночи.
Когда его шаги удалились и смолкли, мы с Настасьей Филипповной посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Вот такой у него “баланс”, — вытирая слёзы, покачала головой ключница, — ничего не слышит, когда работает.
— Даже завидно такой невозмутимости, — я вздохнул. — Спасибо, Настасья Филипповна, пойду спать. День выдался слишком уж насыщенный.
— Иди, Костенька, иди. Хороших снов.
* * *
— Константин Платонович, — позвал тихий нежный голос, и кто-то осторожно потряс меня за плечо.
— Ммм.
Просыпаться совершенно не хотелось. Бывают, знаете ли, такие сны, когда тебя будят на самом интересном моменте.
— Константин Платонович, там едет кто-то.
Я открыл глаза и рывком сел. Таня, а разбудила меня именно она, стояла возле кровати, подсвеченная начинающимся рассветом.
— Кто?
— Не знаю. Настасья Филипповна, как увидела, что из лесу выехали, так сразу за вами послала.
Поддавшись порыву, я притянул Таню и поцеловал. Она смутилась, захихикала и убежала из комнаты. А я встал и пошёл умываться. Кто бы там ни приехал, выглядеть надо прилично, а не как барин из медвежьего угла.
Торопиться оказалось незачем. Я успел одеться, быстро выпить кофий и выйти на крыльцо, а “поезд” из кареты и двух телег только въезжал на двор усадьбы. В них сидело несколько хмурых дядек в синих полицмейстерских мундирах, а из кареты выбрались Бобров и мужчина в пышном парике. Лицо у незнакомца было желчное и строгое, как у преподавателя латыни. Полагаю, это и есть Надворный Судья. Ну что же, пойдём знакомиться с представителем закона.
— Разрешите вам представить. — Фингал под глазом у Боброва налился синевой, и выглядел он слегка комично. — Помещик Константин Платонович Урусов, племянник покойного Василия Фёдоровича. Михаил Карлович Шарцберг, Надворный Судья.
— Весьма рад вас видеть, — я поклонился как можно церемониальнее.
— Рад, рад, — кивнул Шарцберг, — дафно знаю вашего дядю. Очень жаль, так рано ушёл от нас.
Судя по выговору, невысокому росту и широким плечам, этот Михаил Карлович явно из немецких гномов, но, скорее
