— И так, господин наниматель, midshipman[16] Фёдор Паскевич убыл из Портсмута на учебном 38-пушечном фрегате Королевского Флота «Шеннон» под командованием капитана Броука. Корабль проследует до Южно-Африканской колонии и вернётся назад не ранее чем через три недели.
— Не понимаю! — поразился обеспокоенный отец. — Я три дня в Лондоне, угрожавшие мне личности молчат. Ежели я откажусь уступить их требованиям, как они смогут ему навредить на корабле, когда он в плаваньи?
Строганов качнул головой. В сером английском костюме, отличных ботинках, с цилиндром и тростью он ничем не походил на бродягу с паперти Петропавловского собора в круглой магометанской шапке. Появившись в отеле «Браунз» неподалёку от Пикадилли, где каждый швейцар выглядит величественнее дворецкого из лучших английских поместий, носитель простецкой фамилии Трошкин никак не мог скомпрометировать знатного постояльца.
Он чинно уселся в кресло, изящно опёрся шляпой о колено, бросив в неё тонкие шведские перчатки. Дорогая трость с набалдашником в форме головы льва небрежно прислонилась сбоку. Пышные волосы с проседью ухожены не домашним гребнем, а причёсаны дорогим куафёром, оттого укладка превосходна, и с её тщательностью соперничают лишь ногти, каждый из которых был в своём роде совершенством.
Густая и седая борода, аккуратно подстриженная, частью закрыла ужасный шрам-ожог, а тёмные стёклышки на глазах скрыли отсутствие одного из них. Граф напоминал дельца из Сити, пострадавшего за бизнес на очередной опиумной войне. Он, поблагодарив Паскевича, взял сигару и стакан с виски, управляясь с ними так, словно не было шестилетнего перерыва, а Аллах не возбраняет спиртное.
— Ждём-с, когда они объявятся. На шутку дурного вкуса то анонимное послание не похоже. — Строганов вдруг сменил тему. — Скажите, князь, вы полагаете, что на борту «Шеннона» мальчик в безопасности, насколько вообще безопасно скакать по реям в пятнадцати ярдах над палубой, рискуя упасть на неё или быть смытым за борт?
— Он грезил о море, я не мог его удержать.
— А Санкт-Петербургский Морской кадетский корпус не подошёл. Ладно, об этом поздно сожалеть. И так, некоторое время ни мы, ни наш невидимый противник не можем на что-то повлиять. Имея ковёр-самолёт и перехватив фрегат где-нибудь, скажем, у Канарских островов, мы не сможем уговорить капитана отпустить мидшипмана Паскевича в объятия батюшки. Кэп принял команду и обязан вернуть её в Портсмут-Харбор, кроме разве что представившихся в походе. Даже если капитан в сговоре со злоумышленниками, он никак не сможет получить от них весть, что делать с Фёдором.
— Стало быть, Александр Порфирьевич, самый опасный и тонкий момент — прибытия корабля в Портсмутскую гавань. Его могут не только похитить, но и пробовать убить на месте.
Голос Паскевича дрогнул. Он нервно поправил жёсткий галстук, удачно подобранный под синий сюртук. Впрочем, собственный внешний вид его интересовал сейчас в наименьшей мере.
— Да! — безжалостно подтвердил Строганов. — Можно заранее добиться аудиенции к одному из Лордов Адмиралтейства и получить приказ на списание гардемарина с корабля, после чего нанять какую-нибудь посудину на южном побережье и срочно двигаться навстречу «Шеннону». Полагаю, его не сложно перехватить. Однако даже если мы снимем Фёдора с борта фрегата, проблема не решена.
— Почему вы так считаете?
— Слишком хорошо знаю англичан. Они понимают язык силы и денег. Сбежав, мы покажем слабость. Пусть увезём Фёдора домой, разве они не смогут там его достать? Вас, девочек, Юлию Осиповну?
— Не могу поверить. Безумие какое-то. Первобытная дикость.
— Нет, князь. По мнению островитян, это business. Джентльмены соблюдают приличия только между собой. Мы, китайцы, османы — лишь расходный материал, и не слишком ценный, так как сам произрастает. Поэтому подставить другую щёку после удара по первой — это только одна сторона Божественного учения. На Востоке я узнал другую: убей неверного. В истинном смысле, а не в извращённом шахами, султанами и пишущими на заказ учёными-теологами, под неверным понимается безбожник. Угроза расправы над отпрыском ради получения выгоды от отца есть преступление против Бога. Давайте же объявим антихристам священную войну — газават.
Паскевич растерянно моргнул. Европейский вид Строганова никак не вязался с азиатской жестокостью его слов. Здорово, если циничным и не ведающим сантиментов бизнесменам встретился столь же беспринципный противник. Однако как бы Фёдор не стал первой жертвой этой войны, которую граф не прочь развязать. Уж не помутился ли у него разум за годы плена и лишений?
— Нельзя давать им слабины. Пустое письмо, пара угроз — и вы готовы буквально выкрасть чадо с корабля? Они должны страшиться одной мысли обидеть русского, — Строганов улыбнулся половинкой рта. — Вы малоросс? Не важно. Пусть принимают нас как единое и грозное. На сём разрешите откланяться. Оставляю свой адрес. И последнее, князь, извольте бывать в обществе, посещайте приёмы. Словом — те места, где вам не сложно передать приглашение наведаться в некое место. Пусть дичь проявится, считая себя охотником.
После ухода Строганова князь без сил упал на кушетку и рванул галстук, стягивающий ворот сорочки. Роскошный номер отеля «Браунз» показался вдруг тюремным казематом. В одном увечный граф не ошибается — надобно выяснить, кто стоит за угрозой. А далее страшно представить, какие он предложит меры. Судя по зловещему огоньку в единственном глазу, тот готов в одиночку объявить войну Англии подобно барону Мюнхгаузену, вовсе не рассчитывая, что империя сдастся без боя. А ведь не за этим сюда примчался снедаемый тревогой отец — только выручить сына из западни, который, став жертвой высокого положения фельдмаршала, может вдобавок пострадать и от графских безумств.
С этого дня Иван Фёдорович не пропустил ни одного приёма, устраиваемого русской дипломатической миссией или с участием русских господ, сказываясь о причине приезда в Лондон приглядыванием недвижимости. Он даже шутить изволил: основать, мол, хочу традицию, согласно которой обеспеченные российские подданные, отошедшие от государевых или торговых дел, предпочтут купить особняк в Лондоне и жить вдали от беспокойной Родины, вкушая блага передовой цивилизации. Обрастая знакомыми, а тем паче — желающими выгодно продать лондонский дом или усадьбу в пригороде, Паскевич был приглашён в клубы джентльменов, где его особенно тяготила неприятная обязанность изображать неуча, не освоившего язык Шекспира и чаще других повторять слова «Ай донт андерстэнд», намекая на необходимость серьёзных разговоров только через переводчика.
