Эти клетки своей непривычностью и изощренной жестокостью наводили ужас на королевских чиновников. К отрубанию головы или повешенью они относились более спокойно. Бальсарен де Трес не был исключением.
— Зачем мне грозить?! — произнес он с напускным возмущением. — Если послание действительно очень важное, так и быть, отправлю курьера. Что надо отослать?
Я дал ему перстень герцога Бургундского, завязанный в клок фиолетовой материи, оторванной от ливреи одного из его охранников.
— А письмо? — спросил сенешаль.
— В нем нет необходимости, король и так всё поймет, — ответил я. — Никто не должен видеть, что здесь завернуто.
— Я положу его в ларец и опечатаю, — пообещал Бальсарен де Трес и потребовал: — Будет лучше, если до получения ответа ты останешься в городе. Возле Северных ворот хороший постоялый двор.
— Не возражаю, — молвил я.
Нам все равно надо было продать трофеи. Передвигаться с табуном навьюченных лошадей было утомительно. Мы оценили добытое, после чего поделили. Себе я оставил белого жеребца, доспех и оружие герцога Бургундского, чтобы показать их королю Людовику, как еще одно доказательство смерти его заклятого родственника. О поражении бургундов здесь уже знали, но о том, где герцог, что с ним, никто понятия не имел. Видимо, тело еще не нашли или не опознали. Бойцы моего копья продали здесь только доставшуюся им одежду и оружие и самых плохих лошадей. На хороших в Жуанвиле не нашлось щедрых покупателей. Я не жадничал, поэтому быстро избавился от всего лишнего, продав и доли Лорена Алюэля и Тома. Кутильеру разрешил оставить одну лошадь. Он хочет подарить ее матери. Говорит, его мать, выросшая в благородной семье, любит ездить верхом. Что ж, пусть ездит. У вдовы тоже должны быть маленькие радости.
Ответ пришел через два дня. Бальсарен де Трес лично приехал на постоялый двор, чтобы сообщить об этом, потому что в присланной подорожной было указано, что все королевские подданные обязаны оказывать мне любую помощь, способствовать выполнению королевского поручения.
— Король едет в Тур, приказывает и вам следовать туда. Я выделю охрану, чтобы проводили вас до Труа, — любезно предложил сенешаль.
Я не стал отказываться. На дорогах сейчас спокойнее, чем лет сто назад, но еще пошаливали.
В Орлеане я расстался со своими лучниками, арбалетчиком, аркебузиром и пикинером. Они мне больше не нужны. Дождутся здесь попутный караван и поедут домой или куда хотят. Предложил им держать язык за зубами о своей причастности к смерти герцога Бургундского. О ней уже знали. Хищники обгрызли голову герцога, которая торчала из воды, так что опознать Карда Бургундского смог только его личный врач по старым шрамам на теле. Кто-то запустил версию, что убили герцога Бургундского его английские охранники. В подлых поступках всегда виноваты иностранцы. В данном случае так и было, хотя обвинили не тех.
В Туре я по привычке остановился у Рыжего Шарля, поскольку Долговязый Шарль перед Рождеством отмучился. Впрочем, заправляла Розали, а муж выполнял ее поручения. Под глазом у него был огромный синяк. Судя по размеру, синяк — дело нежной женской руки, вооруженной тяжелым предметом. На мой вопрос, за что его так любит жена, Рыжий Шарль промычал что-то невразумительное и сразу ушел во двор. У Розали я спрашивать не стал, потому что не собирался часа три выслушивать жалобы на мужа. Быстрее ни одна жена не расскажет. Они ведут бухгалтерскую книгу семейной жизни, приписывая все добрые дела себе, а все плохие — мужу. В итоге приход и расход равны. Если нет, то тот, у кого меньше, уйдет.
Отпустив утром кутильера Лорена Алюэля к матери, я вместе с Тома поехал в Плесси. Слуга вел на поводу трофейного белого жеребца, нагруженного доспехом, покрытым черным лаком. День выдался солнечный, теплый. Воздух пах холодной свежестью. В носу свербело, из-за чего постоянно хотелось чихать, но только хотелось. С крыш капало. На улицах была каша из мокрого снега. Горожане ходили, привязав к обуви деревянные платформы.
В Плесси меня встретил Жан Дайон, сеньор дю Люд. Вид у него был унылый, не по погоде.
— Король на охоте, волков травит, — порадовал он меня. — Когда вернется — не знает никто.
— Охота — более опасное мероприятие для королей, чем даже война, — похвастался я знанием истории. — Но на чужом опыте учиться не желают.
— Что ты имеешь в виду? — спросил настороженно Жан Дайон.
— Что на месте короля нашел бы развлечение не такое опаснее, — ответил я.
— Я тоже советовал ему больше времени птицам уделять. С ними спокойнее, — сказал сеньор дю Люд. — Третьего дня его рыси разломали клетку и сожрали попугая говорящего. Король очень расстроился и заказал, чтобы привезли новых попугаев, сразу трех.
— Если их посадить в одну клетку, то говорить не будут, — предупредил я.
— Почему? — не поверил он.
— Потому что им будет с кем говорить на родном языке, не надо учить иностранный, — ответил я.
— Обязательно скажу королю! — радостно произнес Жан Дайон.
Ему, наверное, позарез нужен был повод напомнить Людовику Одиннадцатому о себе.
— Думаю, король и сам это знает, — сказал я.
В отличие от тебя, деревенского парня, он вырос во дворце, где попугаи — не в диковинку.
Жан Дайон, сеньор дю Люд, наверное, понял, что именно я не договорил, и сменил тему разговора:
— Что это за конь и доспехи?
— Они принадлежали одному знакомому короля, — ответил я. — Он хотел на них посмотреть.
— Случайно не…? — он запнулся и посмотрел на меня со смесью восхищения и страха.
Они тут считают всех правителей, даже вражеских, помазанниками божьими, поднять на которых руку — что на самого бога. Мне, атеисту, не дано их понять.
— Продай мне и коня, и доспехи, — попросил Жан Дайон.
— Если король не захочет забрать их себе, то почему нет?! — произнес я. — Триста экю — и они твои.
— Согласен! — не торгуясь, что было странно, сказал он.
Наверное, из фетишистов, которые в будущем будет покупать на аукционах за бешенные деньги ношеные вещи знаменитостей.
— Оставь мне коня и доспехи. Я сам покажу их королю и уговорю уступить мне, — предложил сеньор дю Люд. — Если он согласится, отдам тебе деньги.
Так понимаю, ему позарез нужен повод напомнить королю о себе. Тиран не может без холуев, но и холуям жизнь не в радость без тирана.
— Хорошо, — согласился я.
Во-первых, если бы король забрал коня и доспехи, то я не получил бы за них ничего, вошли бы в плату за выполнение задания. Во-вторых, не надо будет водить коня туда-сюда. В-третьих, сэкономлю на корме для коня и оплате места в конюшне. Живя среди французов, и сам становлюсь мелочным.
— Когда король вернется, дай мне знать, — попросил я на прощанье. — Я остановился у Рыжего Шарля.
— Передавай привет Розали! — игриво произнес Жан Дайон, сеньор дю Люд.
У меня закралось подозрение, что половина турских мужчин приходятся мне молочными братьями, потому что сосали ту же сиську.
30
Король вернулся с охоты через два дня. За мной приехали жандармы в количестве десяти человек плюс красномордый командир, мой старый знакомый. Судя по эскорту, я становлюсь важной персоной. Еще пару герцогов завалю — и за мной будут присылать роту. Я как раз заканчивал обедать. Угостил и капитана вином. Оно было куплено мною у виноторговца вместе с тарой — пятиведерной бочкой. Не допью здесь, заберу в Онфлер.
Со вчерашнего вечера ударили морозы. По российским меркам — так, ничего серьезного, но для местных были проблемой. Из всех труб валил густой дым. Дороги обледенели. Даже подкованные копыта иногда соскальзывали, поэтому ехали мы медленно.
Меня сразу провели к королю. В кабинете вместо Филиппа Коммина холуйничал Жан Дайон, сеньор дю Люд. Одет он был в новенький гаун из темно-красной тонкой шерстяной ткани, вышитой золотыми узорами в виде кленовых листьев. Гаун был слишком узок, поэтому в движениях Жана Дайона была некоторая механичность, словно он неудачно пытался изобразить робота. Пустая клетка с погнутыми прутьями стояла в углу. В другом углу стоял на коленях Людовик Одиннадцатый. Молился он, не снимая шапки с узкими полями и высокой тульей, украшенной образками. Мой приход не оторвал его от столь приятного мероприятия. Я не мог понять, зачем эта клоунада? Моя преданность ему базируется не на религиозных заблуждениях.
